Нерон, кровавый поэт

Театр был битком набит. Три огромных яруса заполнены людьми. Вскормленными молоком волчицы, крепкоголовыми римлянами, с нечесаными черными жесткими, как щетина, волосами. При появлении императора они вскочили; в знак приветствия вытянув вперед руки, выкрикивали его имя. Среди этого волчьего воя Нерон стоял счастливый и гордый, потом простер руку к галерке. Тогда крик возобновился с новой силой. Такая честь выпадала только Вергилию. Опустив решетку в ложе, Нерон лег на диван. Парис и Эпафродит сели возле него.

В театре играли всякие пестрые сценки, время больших трагедий уже миновало. Это были отрывки из фарсов, сочиненных на потеху народу, песенки в сопровождении флейты и непристойные пантомимы. Теперь только это нравилось публике.

Началось представление.

На просцениум вышли два актера. Один изображал толстого, другой — тонкого. Весьма плоско высмеивали они друг друга, показывали язык. Под конец подрались.

Галерка неистовствовала, театр сотрясался от хохота.

— Скучно, вечно одно и то же, — сказал Нерон. — Что еще будет?

Не игравший в тот вечер Парис давал разъяснения:

— Ничего интересного, как видно, ждать не приходится. Антиох и Терпн сыграют на кифаре и споют. У них примерно одинаковое число поклонников. Но и те и другие не сплочены. Слышишь?

Антиох вышел на сцену, и сразу раздались рукоплескания и свист. Его поклонники и противники вступили в борьбу. Но и рукоплескания и свист вскоре замолкли. Наступила тишина.

— А потом?

— Потом пантомима. И наконец Паммен. Он уже не в счет. Бедняга не вылезает от зубного врача, каждый день теряет по зубу.

Декорации пантомимы изображали гору и речку. Им похлопали зрители. Сюжет развивался по обычному шаблону. Появилась Венера, потом вулкан, с головы до ног в доспехах, и на потеху черни стал щипать голую богиню. Отвернувшись от сцены, Нерон поднял решетку ложи и стал разглядывать публику.

Он видел перед собой Рим, город варваров, которым бы только гоготать. В полукруглом зрительном зале теснились потные люди, кое-где вперемежку мужчины и женщины, девушки без всякого стеснения рука об руку с солдатами.

Под ложей в ряду, где сидели всадники, он обратил внимание на одну женщину. Она как будто смотрела на императорскую ложу.

— Кто это? — обратился Нерон к Парису.

— Неужели не знаешь? — прошептал Парис. — Каждый вечер бывает она в театре. Поппея Сабина.

— Жена Отона? — спросил Нерон.

Женщина, должно быть, почувствовала, что о ней говорят. Отвернувшись, сразу устремила взгляд на сцену.

Прозрачная вуаль, опущенная на лицо, оставляла открытым только подвижный рот с капризным изломом губ.

— Поппея, — повторил ее имя Нерон, — Поппея значит кукла. Маленькая куколка. Как странно!

Он не спускал с нее глаз. От равномерного дыхания плавно вздымалась ее округлая, сонная грудь. Поппея была небольшого роста, с хрупким нежным подбородком, бессильно опущенными руками. Ее красота действовала на Нерона, как какой-то горький незнакомый аромат. Волосы Поппеи не отличались густотой. Янтарно-желтые, словно страдающие и печальные. Совершенно неестественные.

— Она как будто спит, — заметил император, — или больна чем-то.

— Ее мать любила актера, — сказал Парис, — и из-за него покончила жизнь самоубийством. Это была известная красавица. Весь Рим восхищался ею.

Тут женщина повернулась к ним. Откинула вдруг вуаль. Двусмысленным, чувственным жестом. Показала свое лицо.

— Она всегда такая бледная? — спросил Нерон.

Лицу ее подлинное очарование придает тонкий милый носик и те несовершенства, которые в отдельности кажутся изъянами, но вместе составляют удивительную непроницаемую тайну. С Поппеи не вылепить статуи, а художнику не написать ее портрета. Такая она изменчивая и неуловимая. Нерон долго смотрит на ее рот и видит: он не капризный, а просящий, может быть, даже угрожающий. Очень маленькое расстояние между губами и носом. Низкий лоб возбуждает смутное желание. Глаза серые, в них дремлют неясные мечты. В кости узка, и благодаря этому пропорции тела изящны.

При взгляде на Поппею вспоминается красавец, романтический возлюбленный ее матери, и нечто странное волнует и удивляет: от нее исходит сияние прошедшего лета. Как от молодой осени, изнемогающей под властью жарких воспоминаний.

Она опять опустила вуаль до самого рта. Только губы остались открытыми.

— Возле нее кто-то сидит, — заметил император.

— Алитир.

— Кто это?

— Актер. Эта женщина безумно увлекается искусством.

— Он наверняка не римлянин, а грек, — продолжал Нерон.

— Иудей, насколько мне известно.

— Иудеи тоже идолопоклонники, — подумав немного, сказал император, — такие же опасные и неистовые, как христиане. Тиберий четыре тысячи иудеев выслал из Рима... Почему она не смотрит сюда? — нетерпеливо спросил он.

Пантомима кончилась. На сцену вышел старый певец, некогда кумир толпы, а теперь жалкая развалина, достойный разве что уважения.

Нерон не отрывал глаз от Поппеи. Знавший ее Парис продолжал сплетничать:

— Первым ее мужем был Руфрий Криспин. В один прекрасный день она оставила его. Потом вышла замуж во второй раз.

— Хочу ее завтра видеть, — сказал Нерон.