Нерон, кровавый поэт

— Пока что мы убиваем, конечно, друг друга, — вздохнул Сенека. — Сильный пожирает слабого, как рыбы. Искусный гладиатор пронзает мечом неумелого, хороший поэт обрекает на молчание плохого. Пощады нет. И вечно так будет, может статься, и через тысячу лет. Не верю, что мы совершенствуемся, как утверждают некоторые философы. Первобытный человек ползал на четвереньках, я езжу на колеснице с огромной скоростью, так как мне известны уже колесо и ось. Но это еще не прогресс. Мы оба делаем одно и то же: передвигаемся. Был бы прогресс, если бы мы могли, проявив благоразумие, обуздать себя, свою душу, если бы два родных брата при дележе наследства не питали друг к другу ненависти из-за сотни сестерциев. Но человек, как мне кажется, никогда не будет на это способен.

— В чем истина? — жадно спросил Нерон.

— Истина? Да нет истины. То есть сколько людей, столько истин. У всякого своя. Нельзя ни одной отдать предпочтение, — все они противоречивы. Но из их множества можно создать блестящую, холодную, как мрамор, умную ложь, которую люди назовут истиной, и сделать это — твоя задача. Пойми, мы, философы, не знаем определенно, что такое добро и зло. Строчим об этом трактаты, наставляем читателей, чтобы их усмирить, а сами полны неуверенности. Ищем человека, действующего без раздумий, политического деятеля, смело совершающего смертоносные деяния, без которых люди убивали бы друг друга. Твори неизбежное зло, и ты станешь для всех величайшим благодетелем. У тебя полная свобода. Закона нет. Олицетворяй закон. И нет морали. Ты олицетворяешь мораль. От твоего вздоха зависит жизнь миллионов. Отбрось ничтожные сомнения. Выше всех ты, призванный властвовать. Но главное, не путай искусство с политикой, считающей беспристрастность не добродетелью, а пороком. Если я кричу, что страдаю от голода, а брюхо у меня битком набито, я могу быть хорошим поэтом, но плохим политиком. Бескорыстно занимаются политикой лишь глупые лицемеры, у них нет права на слово. А ты следуй только своим интересам и желаниям. Итак, иди по верному пути и считай правильным все, что хочешь делать.

Сенека увлекся. Словно озаренный мгновенной вспышкой мысли, он провел рукой по лбу.

— Император, император, перестань колебаться, я не узнаю тебя, — продолжал он. — То, о чем я тебе говорил, испокон веков инстинктивно понимали все политики. Пойди на Форум, посмотри на статуи государственных мужей, портреты императоров. Их морщинистые лица, впалые щеки, лбы со следами бессонницы, запечатленные в бронзе и мраморе, — все свидетельствует о том, что им, приобщенным к той же вере, была знакома безмерная подлость, жадность, продажность, трусость и нерешительность людей, и, однако, они создали из этого нечто божественное, бессмертное. Поэты знают небо. Но знают и землю со всей ее мерзостью и грязью.

Сенека был в ударе, он прибег к испытанным приемам ораторского искусства. Наставлявший Нерона при вступлении на поэтическое поприще, он теперь побуждал его перейти к действию, прививал вкус к тому, от чего раньше отвращал. Вел осторожно, шаг за шагом. Чувствовал, что избрал правильный путь, что слова его действуют. Император слушал внимательно. И Сенека решил предпринять еще одну атаку: