Нерон, кровавый поэт

Самым тяжким преступлением считалось в Риме матереубийство. Помпей вынес суровый закон, продолжавший быть в силе. Матереубийцу вместе с собакой, петухом, гадюкой и обезьяной сажали в кожаный мешок и бросали в море. Однажды Нерон сам видел такого преступника.

Приговоренного, облачив в коричневую тогу, повели к морю. На шее у него висел колокольчик, к ногам были привязаны деревянные подошвы, чтобы он не осквернял матери-земли, и ликторы стегали его лозами по обнаженным рукам и ногам.

Императора преследовала эта картина.

— Перестань, — махнул рукой Сенека, желая положить конец его мукам, — рассмотрим спокойно, что произошло.

— Я убил свою мать.

— Врага отечества, — решительно заявил Сенека. — Ты вовсе не убивал её. Она сама себя убила. Чужими руками совершила самоубийство. Зло изживает себя само. И нечего сетовать.

— Не понимаю.

— Никто не может отрицать, — продолжал учитель, — что она подстрекала против тебя сенат, поддерживая связь с недовольными, постоянно окружала себя свитой из них, покушалась на императорскую власть — твое неотъемлемое право. Эти факты все до единого доказаны.

— И все-таки это убийство, — запинаясь, проговорил Нерон.

— Убийство? — высоко подняв брови, переспросил Сенека. — Скажи лучше: защита государственных интересов, и тогда ты сможешь улыбаться. Не к лицу тебе бояться слова. Слова сами по себе всегда кошмарны, как пустые черепа. В них нет страстного биения жизни, горячей крови, а лишь это придает им смысл. Подумай только, что было бы, не случись этого. Она продолжала бы интриговать, армия бы раскололась, разразилась война, братоубийственная резня. Так разве это лучше? Признайся, мог бы ты чувствовать себя невинным, милостивым, если бы вместо одной жизни загубил много тысяч и Палатин, Капитолий покрылись бы грудами трупов?

— Говорят, после этого какая-то женщина родила змею и кровавый дождь лился с неба, — выведенный из раздумья, робко сказал Нерон.

— Бабьи сказки, — отмахнулся Сенека, занимавшийся также естественными науками, — женщина не может родить змею, и с неба никогда не льется кровь. Верь фактам, которые у тебя перед глазами. Они ужасны, но действуют успокоительней, чем такое наваждение.

Склонившись к Нерону, он зашептал ему на ухо:

— Не удивляет ли тебя, что с незапамятных времен никто не решался категорически утверждать, что убийство недопустимо? Некоторые философы, правда, пытаются обуздать наши страсти. Но и они не считают, что нужно умереть, подставив грудь разбойнику. Можно, защищаясь, убить разбойника, это, по их мнению, законная самозащита. Впрочем, они всегда оставляют какую-нибудь лазейку, благодаря которой убийство обретает свои древние святые права. Одни убивают во имя общественных интересов, другие во имя блага империи, некоторые — карая за преступление. Так или иначе, это признается необходимым. А мы, несовершенные люди, философы разных школ, видим, что неплохо бы обойтись без кровопролития, да нельзя, — ведь в человеке сочетаются противоречия, которые можно сгладить только мечом.

— А тихони?

— Это настоящие убийцы, поскольку они лицемеры и трусы. Не решаются признать, что они слабые люди, и делают из этого печальный, гибельный вывод. Они не затопчут жучка и оплакивают смерть птенчика. Но такое благо, как порядок, принимают, хотя он следствие постоянного убийства. Им-то хорошо. Пусть другие выполняют грязную работу, а они нос воротят, словно не для них она делается. Потому и держат палача, который обезвреживает убийц и разбойников. Во все времена переполнены были тюрьмы и стонали ни в чем не повинные. Я же всех считаю невинными, даже самого большого преступника, потому что сужу о нем, учитывая его жизненные условия, обстоятельства дела, и полагаю проступок его неизбежным, ведь иначе он не совершил бы его. А с точки зрения высокой философии думаю, преступников нет, судить их нельзя, я сам бы не мог, ни за что на свете, наверно, не взялся бы за это. Но та же высокая философия утверждает, что преступники на самом деле есть, надо стараться, чтобы они были, и надо судить их; да, к сожалению, вечно приходится страдать тем, кого люди объявляют преступниками, основываясь на факте случайного сговора, меняющемся вместе с эпохой. Это козлы отпущения, которые дают возможность другим жить спокойно.

— Ужасно, — сказал Нерон, устрашенный очевидностью этих доводов.

— Не ужасно, а лишь человечно, — строго обрушился на него Сенека. — Или будем считать человечное ужасным. Для истории не существует жестокости. Я вижу, мягкие, неспособные к действию правители, которые не могут усмирить бунтовщиков, причиняют обычно больше вреда, чем те, кто вовремя, быстро, решительно, как врачи, прибегают к кровопусканию. Фантазеры, проповедники кротости и туманного милосердия вечно оказываются преступниками, так как витают в облаках, верят в то, что, быть может, прекрасно, но в действительности обладает разрушительной силой. Камень не станет легче, если назову его пушинкой, и человек не станет лучше, если нареку его богом.

— Верно, — согласился император.