Нерон, кровавый поэт

— Поэтому меня поражают твои терзания, делающие честь рабу, но не тебе. Кто убийца? Всякий живущий на свете. Вчера я прогуливался по Яникульскому холму. Вопреки обыкновению, отвлекся от своих мыслей, ибо закончил дневную работу и в голове моей царила приятная пустота. Беззаботно смотрел по сторонам. И вдруг вижу, несется повозка, а по дороге бредет беспомощная старуха, которая ничего не видит, не слышит. Я закричал, старуха отскочила, — так спас я ей жизнь. А когда я сочиняю нравственный трактат о добросердечии и кротости, — этим обычно в пути поглощены мои мысли, — я ни на что не обращаю внимания, и тогда старуха попала бы под колеса. Так что же, считать меня убийцей? Никто не ответит на мой вопрос. Все мы копошимся в одной сети. От жеста одного зависит жизнь и смерть другого, даже судьба страны. Если муха не сядет мне на нос, завтра разразится война. И если я не выпью сейчас глоток воды, через минуту загорится мой дом. Чрезмерно оберегая свою жизнь, мы скорей теряем ее. Это тем более относится к правителю. Затопчи в пыли свою совесть. Истинный правитель никогда не знал ее. Не бойся ничего. Ведь сейчас только совесть тебя мучает. Юлий Цезарь загубил больше невинных душ, чем какой-нибудь разбойник, сидящий теперь в темнице, а сам в палатке спокойно диктовал писцу свой труд о Галльской войне и после кровавых битв крепко спал. Презирая людей, которые, очевидно, и не заслуживают ничего другого, он успешно выдержал борьбу с жизнью. Эта величественная статуя, которая здесь перед тобой, с лавровым венком на лысой голове, умела пресмыкаться, льстить и лукавить, кланяться и молчать; будучи эдилом, Цезарь занимался строительством, потом бросил вызов сенату, участвовал в заговоре Катилины, но в последнюю минуту малодушно покинул в беде своих товарищей. Цицерон, защитник Цезаря, с трудом его спас. Если Цезаря схватили бы, он стал бы безымянной жертвой в списке казненных. А сколько лицемерия во всех его поступках! В изгнании он постиг, что такое власть и как ее захватить. Считая себя аристократом, потомком Венеры, он, чтобы прийти к власти, вступил в союз с народом. Не веря ни в одного бога, назначил себя верховным жрецом всех богов. Захватив Британию, золотом, данью побежденных, подкупил римлян. Ничтожное деяние — всегда злодейство, великое деяние — никогда. Итак, он совершил множество деяний, — не знаю, хорошие они или плохие, знаю только, огромные, — сметя в одну кучу людские разногласия, он воспользовался ими, чтобы вознестись на эту каменную глыбу, и его личность сегодня вызывает у нас не осуждение, а лишь изумление. Он не дал втоптать себя в грязь, хотя все только к тому и стремились; у него хватило сил для борьбы, ибо он видел перед собой цель, знал, что олицетворяет закон и мораль на земле он сам, невозбранно действующий вопреки закону и морали. Я говорю сейчас, о чем писать постыдился бы, но тут весь опыт моей долгой жизни. Передаю его тебе. Воспользуйся им. Учись выносить приговор и, руководствуясь мудростью, соблюдай меру. Стань Цезарем.

Сенека взял за руку сидевшего Нерона, и тот встал. Философу казалось, что он поставил императора на ноги.

— Другой возможности нет, — прибавил он. — Жить или умереть. Если не хочешь умирать — живи. Только тот, кто умер, добрый и хороший. Меньшей услуги не примут от нас наши ближние.

Нерон развеселился, в голове у него прояснилось. Слова утешения приободрили его.

Довольный, Сенека обнял своего воспитанника, который, как он видел, не родился ни артистом, ни политиком, так как в искусстве был жесток, как политик, а в политике чувствителен, как артист. Плохой писатель и плохой политик, думал он. Но в настоящую минуту и достигнутое было удачей.

Император бодрым шагом направился к двери. Но когда, расставшись со своим наставником, дошел до другого зала, снова услышал звук труб.

Глава двадцать седьмая

Цирковой возница

— Теперь я могу жениться на тебе, — равнодушно сказал он Поппее.

Поппея была в тронном зале. Она тоже равнодушно посмотрела на него.

— Ты будешь императрицей, — угрюмо продолжал Нерон.

Он думал, как неудержимо стремился завладеть Поппеей, увидев ее впервые, и каким простым ему это казалось. А она думала о непрерывной, завершившейся наконец борьбе. И тот и другой не особенно радовались исполнению желаний. Раньше им все представлялось иначе.

Поппея вступила на престол. Эта легкая, изящная императрица походила на актрису, улыбалась прелестной, как цветок, улыбкой и терялась на огромном троне, где прежде восседали мрачные матроны, напоминавшие своих большелобых отцов, суровых, мужественных правителей. Поппея была истинной женщиной. Ее воздушность не спорила с величавостью, и аристократичность была естественней, чем у предшественниц. Одним кивком головы она умела выразить многое. Давала почувствовать, что она просто человек, и от этого излучаемое ею очарование становилось более осязаемым.