Нерон, кровавый поэт

Зародившееся когда-то в его душе чувство продолжало расти. Ни один день не проходил бесследно. Без смелых мечтаний, которые никогда не сбывались, веселых и грустных происшествий, маленьких ссор и примирений, выдуманных им самим, чтобы заполнить жизнь. Он ткал и ткал им основу, в своей гордыне не считаясь с реальностью. С Поппеей он говорил лишь тогда, в саду. Больше и не хотел. Оберегал свою мечту от нового удара. Но все-таки прогуливался каждый вечер у озера по незабвенной аллее, весь во власти преступной похоти, и удивлялся, почему встречные не показывают на него пальцем, не замечают совершаемых им преступлений.

Вот почему в присутствии людей был он очень робок и молчалив. Дорифору казалось, его выдают бурлившие в нем страсти и всем кругом все известно. Но никто ничего не знал. Поппея едва ли его помнила. При встрече, возлежа в лектике, она не замечала писца. Иногда как будто даже смотрела на него, силясь припомнить, кто этот незнакомец. Тогда Дорифор краснел с сознанием тайной вины. Прибавлял шагу, притворяясь, будто не видит ее.

А Поппея скучала. Знаток любовного искусства, женщина, испытавшая все на свете, она чувствовала пресыщение. Этот юноша мог бы вызвать у нее интерес. Если бы она разгадала его тайну, то, верно, еще раз окунулась бы в жгучую терпкую весну, открыла ему объятия и, сомкнув глаза, позволила покрыть поцелуями свое тело. Но молодость нема.

Дорифор долго не выходил из своей роли. Притворялся высокомерным, словно не замечая ничего вокруг.

Но однажды, придя в отчаяние, — несмотря на все ухищрения, он целые недели и месяцы не видел Поппеи, — робкий в своей целомудренной любви, трепетавший при мысли о новой встрече, он без зова пошел в императорский дворец.

Стража, узнав, пропустила его.

Никто не попадался ему навстречу. Опустошенный, печальный, брел он по залам. Забыл застегнуть даже пряжку на башмаке. Сам не знал, что будет делать.

В зале, где когда-то Нерон и Поппея беседовали с ним, он остановился, впитывая в себя сохраненный мебелью аромат минувших дней. Потом, будто в поисках чего-то, направился дальше и, переходя из комнаты в комнату, попал наконец в спальную Поппеи.

Там, помедлив немного, он припал к кровати и, словно оказавшись перед могилой возлюбленной, горько зарыдал. Давно накопившиеся чувства нашли теперь выход, прорвались наружу. Дорифор ждал безнадежно, бесцельно, а между тем спустились сумерки и постепенно стемнело.

Вечером Нерон увидел его в спальной.

Гнев императора вспыхнул мгновенно.

Через минуту писца уже схватили два раба.

— Здесь, — сказал им император.

Слуги что-то поднесли Дорифору. Он знал, что это. Взяв в рот, жадно впился зубами в смерть.

Потом безмолвно вытянулся у кровати.

Нерон привел Поппею.

— Кто это? — с улыбкой спросил он.

— Понятия не имею, — ответила она. — Какой-то юноша.

— Ты не знаешь его?

— Нет.

— Подумай немного.

— Ах, да, писец, — с трудом припомнив, сказала Поппея. — Тот, что переписывал твои стихи. Однажды как будто я беседовала с ним. В саду, — прибавила она.

Поппея смотрела на Дорифора. Пряди волос спадали на его юный лоб. Вдруг перед ней открылись дали, и она поняла все, что скрывал писец.

— За что? — спросила она.

— За то, что вошел сюда.

— Несчастный, — с искренней жалостью проговорила она и, грустная, удрученная, прошептала едва слышно: — Что ты наделал!

— Я покарал его.

— Этого не следовало делать, — заметила она, с омерзением отвернувшись от Нерона.

Впервые почувствовала Поппея к нему отвращение. Раньше лишь презирала его.

— Ты любила писца? — спросил император.

— Нет, не любила, — твердо ответила она.

— А почему тогда?..

— Зря ты... — сказала Поппея.

От ее слов повеяло безысходной тоской, заразившей Нерона. Он хотел обнять Поппею, но она отстранилась. Опустила голову.

А потом долго думала о Дорифоре.

Император понимал, что поступил опрометчиво и только возложил на себя новое бремя. Он сожалел о случившемся.

— Это был смельчак, — сказал он себе в успокоение.

Нерон продолжал участвовать в ристалищах. Но успех изменил ему, теперь его преследовали неудачи. Однажды он плохо стартовал: упав на арене с колесницы, рассек себе лоб, его освистали. Но он уже не признавал соперников. Одним мановением руки останавливал колесницы и провозглашал себя победителем.

Однажды император возвратился во дворец мрачный. Он приехал к финишу последним, даже судьи не смогли ему помочь. И в отчаянии сокрушил статуи победителей, украшавшие цирк. Поппея упрекнула его в том, что он редко бывает дома. Нерон молчал, постукивая плеткой по столу.

— Оставь, — сказала она.

— Что?

— Все. Видишь, это тебе не к лицу. — И со скучающим видом прибавила: — Вечно побеждают другие.

Нерон не поверил своим ушам.

— Кого побеждают?

— Тебя, — поджав губы, ответила она. — Поистине смешно. Все смеются.

«Поппея пошутила, — подумал он, — и тут же возьмет свои слова обратно».

— Над тобой смеются, да, над тобой. — И она указала на него — императора, сидевшего в костюме возницы, в окованных железом сапогах, доходящих до бедер, с кнутом в руке.

И долго потешалась над ним.

В другой раз Нерон напустился на нее:

— Ты плакала.

— Нет.