Невидимый человек

Потом я проснулся — и не проснулся, сидел, распрямив спину, в кровати, всматривался в серый свет и не понимал, откуда идет этот назойливый, бьющий по нервам звук. Отбросив одеяло, я зажал уши ладонями. Кто-то стучал по батарее, а я беспомощно озирался вокруг в течение, наверное, нескольких минут. В висках колотилась звенящая боль. В боку неистово зудело; я распахнул пижаму и принялся яростно чесаться — из головы боль неожиданно перекочевала в бок, а в тех местах, где я скреб ногтями, чешуйки кожи отслаивались, оставляя сероватые отметины. Потом на этих участках проступили тонкие ручейки крови, ранки болели, и от этого пространство и время встали на свои места, но от мысли, что в мой последний день в доме Мэри комната лишилась тепла, у меня защемило сердце.

Сигнал будильника потонул в утреннем шуме, и, когда я встал, часы показывали половину восьмого. Нужно поторопиться. Нужно купить одежду перед тем, как звонить брату Джеку насчет дальнейших инструкций, и еще отдать деньги Мэри… Когда же они прекратят шуметь? Я нащупал ботинки и вздрогнул, когда стук раздался прямо у меня над головой. Прекратится это когда-нибудь или нет, думал я. Отчего мне так скверно? Это бурбон? Или нервы шалят?

И вдруг на меня что-то нашло, я подскочил к батарее и бешено заколотил по ней каблуком ботинка.

— Прекрати, идиот безмозглый!

Голова разрывалась. В ярости я отбил с батареи серебристую краску, обнажив темное проржавевшее железо. А тот, другой, в ответ принялся стучать какой-то металлической штуковиной.

«Кабы знать, кто это вытворяет», — думал я, ища, чем бы ответить. Кабы знать!

Около двери я увидел то, чего никогда раньше не замечал: чугунную поясную фигурку черного как смоль, скуластого негра с толстыми красными губами и улыбкой до ушей; единственную руку он держал перед собой ладонью вверх и таращился на меня с пола белесыми глазами. Образчик раннего американского наследия, фигурка-копилка: если положить в ладонь монету и нажать на рычаг с обратной стороны, рука поднимется и опрокинет монету в ухмыляющийся рот. На миг я остановился, чувствуя, как внутри закипает ненависть, резко нагнулся и подхватил фигурку, раздраженный неутихающим грохотом и одновременно невежеством, безрассудностью или не знаю чем еще, что объяснило бы желание Мэри держать в доме подобную карикатуру на саму себя.

В моей руке выражение лица негра теперь больше напоминало гримасу от удушья, чем улыбку. Набитый монетами, он задыхался.

Не знаю, откуда он здесь взялся, но я подхватил его и долбанул по батарее курчавой железной башкой.

— Заткнись, — проорал я, чем только раззадорил невидимого мне долбилу. Грохот стоял оглушительный. По стояку теперь барабанили жильцы с верхних и нижних этажей. В свою очередь я колотил железными кудряшками, кроша серебристое покрытие, летевшее мне в лицо, как песок, раздуваемый ветром. Стояк буквально гудел от ударов. Задребезжали оконные рамы. Сверху из вентиляционной шахты посыпались ругательства.

Я недоумевал; кого винить, кто понесет ответственность?

— Двадцатый век на дворе, почему ты не ведешь себя как все приличные люди? — прокричал я, в очередной раз ударяя по батарее. — Оставь свои хлопкоуборочные привычки! Будь цивилизованным человеком!

Тут раздался треск: чугунная башка раскололась у меня в руке. Монеты поскакали кузнечиками, со звоном и стрекотом перекатываясь по полу. Я застыл на месте.

— Только послушайте их! Только послушайте! — раздался из коридора голос Мэри. — Прекратите же, ваши крики мертвого разбудят. И ведь знают: коли нет тепла в трубах, значит, управдом напился пьян, или послал все к черту и отправился к своей девке, или еще какая напасть. И ведь знают же, а все равно безобразничают, почему?

Теперь она ритмично барабанила в мою дверь в такт чужим ударам по отопительной трубе:

— Сынок! Я ошибаюсь или у тебя тоже стучат?

В нерешительности я покрутился из стороны в сторону, глядя на обломки головы и различного достоинства монеты, разметавшиеся по полу.

— Ты меня слышишь, мальчик мой? — позвала она.

— Что? — крикнул я в ответ, бросаясь на пол и лихорадочно подбирая отбитые фрагменты, а сам при этом думал: если она сейчас войдет, мне конец…

— Я говорю, этот тарарам и в твоей комнате тоже?

— Да, Мэри, — ответил я, — но все в порядке… я уже проснулся.

Я увидел, как проворачивается дверная ручка, и обмер, услышав голос Мэри:

— По мне, так все это грохотанье отсюда доносится. Ты одет?

— Нет, — крикнул я, — одеваюсь. Одну минуточку…

— Жду тебя в кухне, — сказала она. — Там тепло. На плите горячая вода, можешь умыться… потом кофейку. Господи, ну и гвалт!