Невидимый мир

Это было существо, которое стеснялось занимать собой других. Умела слушать, если собеседник вкладывал в свои слова искренность и истину. И интеллигентность. Эти три слова — «искренность», «истина» и «интеллигентность», — начинающиеся с гласного звука «и», такого культурного в сравнении с чересчур развязными «а», «о», «э» или «у», олицетворяют ее в моем сознании; образ ее принял очертания того, что она стремилась видеть в других. Звали ее Ива.

Почему я и сейчас так един с моим прежним «я» по отношению к ней? Почему я не презираю ее, раз она была так хрупка? Почему я сохранил тогдашние ощущения, почему я уверен в ее высокой ценности — она ведь почти ничего не сказала? Почему меня так интересует, каковы именно ее защитные силы? Ведь она была подобна моему прежнему «я», а я не помню, чтоб у него были особые защитные силы.

Неужто я ее одобряю?

Она — один из последних вопросов, которые мне предстоит разрешить — когда-нибудь, когда я буду совсем готов. Пока я оставляю ее в стороне. В стороне.

После того как она сказала «учительница», мы замолчали, и я почувствовал, как меня постепенно охватывает робость. Я видел немало человеческой патологии — делало ли меня это обстоятельство нечистым? Не испытывала ли она ко мне отвращение? Не задавалась ли вопросом — почему я выбрал эту профессию? В сознании замелькали и эпизоды вне стен клиники, которых я стыдился, последним был мой недавний визит к режиссеру.

Не отдавая себе отчета в том, что значение, которое я уже придаю каждой детали наших отношений, неестественно и опережает события, я попытался уйти от этих мыслей и спросил, где она преподает.

— В одном техникуме.

— Вы довольны?

— Нет. Каждое утро, когда я сажусь в автобус, у меня такое чувство, будто я еду добровольно подвергаться пыткам. Среди учеников попадаются очень грубые… И среди преподавателей тоже. Может быть, оттого что это окраина, не знаю…

Я заплакал. Вначале я сам этого не понял. Она остановилась, удивленно посмотрела на меня, только тогда я сделал шаг назад и… убежал.

Я вбежал в свою комнату, зажег свет и сел к зеркалу. Что-то во мне истерически повторяло: «…и ее… и ее! Чистое общение среди всех? Чистое общение среди всех? Как? Как? Как?»

Через некоторое время я успокоился. Я почувствовал, что подошел к опасной черте — каждый новый шаг уводил бы меня от сколько-нибудь реальной оценки этого мира. А тот миг, когда я дал волю слезам? Был ли он осуществленной свободой, или я низко пал? Что мне следовало делать — окончательно презреть себя или на этот раз высоко поднять голову? Я наблюдал себя в зеркале и постепенно понимал, что в мгновении плача заключена загадка, что и ее, и все это просто невозможно оставить без разрешения. Что я понимал под «всем этим»? Да все, действительно абсолютно все. Раз я сумел заплакать, говорил я себе, значит, я еще не дошел до того, чтобы принять с вежливой улыбкой нож убийцы, заботясь лишь о том, как бы не огорчить его недовольной гримасой; значит, я еще могу спастись.

* * *

Вежливость — это та моя болезнь, которую я решил в чистом виде перенести в свое следующее существование. К тому времени она, быть может, станет массовым явлением, а грубость будет возникать кое-где лишь в качестве реакции, необходимой для защиты от возможного вырождения. Сейчас я работаю над устойчивой трансформацией того, чем я был. Что ж, я — предатель? Кто это сказал?

Тут же беру назад свои слова «кто это сказал».

После несправедливых обвинений меня все еще охватывает волнение. Нападайте на меня. Вы полагаете, было бы полезно, чтобы я остался в своем прежнем состоянии и дал за собой понаблюдать? Но никто по-настоящему за мной не наблюдал. Никто — неужели это вас удивляет? И еще — если ставить вопрос в этой плоскости, за мной наблюдают сейчас. Причины? Вот простейшая из них: я обладаю гипнотической силой. Вы скажете, что это другое дело, что я прилагаю для этого специальные старания? Абсолютно несправедливо. Специальные старания, да, но они направлены на формирование меня самого, то есть, если я оказываю на кого-то влияние, это получается само собой и не входит в мои намерения. Не считаю ли я, что чрезмерная возня с самим собой — это эгоцентризм? Нет, создать в себе устойчивость — это и значит думать о мире. Быть уверенным хотя бы в одном человеке…

Отдельные люди — здесь и там, с этого начинается.

Отдельные гнезда. Тем, как ты живешь, ты проявляешь свое отношение к миру. Я позволю себе тоже задать вопрос, самый простой: «Даже если принять, что наблюдают за всеми, кто захотел бы выглядеть как прежний я?»

* * *

Думаю, что я отдал дань наглядности. Перешагнем теперь через те два года, о которых я говорил. Снова субботний вечер, я у себя дома.

* * *