Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Дорогой Гогус! На этот раз отвечаю тебе тотчас по получении твоего письма. Я очень хорошо встречаю весенний праздник[791]. К тому же получил много писем. Есть и от Сережи — начну с него. Он сдал зачет по истории Египта у Н. Д. Флитнер[792]. Учится он на факультете истории искусств. Курсы у него, кроме названного, были античная литература, первобытное искусство, доисторическая Греция, помпеянская живопись и т. д. Как видишь, образование довольно специальное и вместе с тем общее. Он малый — горячий, живой, увлекающийся, неорганизованный, по-прежнему легкомысленный, но, как говорят многие, практичней, чем его отец. Он прямой, без карьеризма и лакейства. Как видишь, по геологическим меркам — изрядный конгломерат.

Танюша — по выражению Сережи, на этот раз вполне справедливому, — болеет оперно-балетным беснованием. Она всецело живет посещениями театра, впрочем, много читает — но так же глотая книги, как и спектакли глотает. Очень веселая (sic!), с наметившейся властностью (в кружке подруг — она доминанта), критически и самостоятельно — думающая. О тете Ане — написать трудно. Я в ней не успел этот раз разобраться. Ты знаешь, как она любила свою мать, знаешь, как много мать помогала ей в жизни и как много вносила в нее. Все связанное с матерью для нее святыня — и тем не менее мне кажется, что Ане — стало жить легче. Она лучше зарабатывает теперь. Танюша ей помогает в хозяйстве. И тетя Аня как-то повеселела. Ездила в театр, бывает хотя и очень редко, но все же бывает в гостях, заказала себе новое платье — стала как-то жизненнее. Вот мои малосвязные впечатления от нее.

Ты спрашиваешь меня об Иване Михайловиче. У него в общем все по-прежнему. Кроме очень скверных соседей[793]. Но настроение их (в значительной степени из‐за тех же соседей) стало хуже. Я тебе писал, что и Мария Сергеевна, и Екатерина Ивановна очень ослабли. Иван Михайлович крепче — но и он часто унывает. Мне кажется, что до известной степени это объясняется тем, что он не хочет снизить своих требований к жизни. Так, например, он очень грустит, что его ученики, не только ценящие его, но и любящие, не так уже понимают Данте, как в былые годы. Эта непримиримость Ивана Михайловича — есть и сила, но и слабость его. Сила — поскольку он не снижает требований жизни. Слабость — поскольку он недооценивает то большое, что у него есть и теперь, и поскольку он как-то недостаточно умеет чувствовать свою жизнь не сквозь призму текущего часа, а в целом, а его жизнь так прекрасна. Я этого ему ничего не сказал. Он и так себя уже винит в «грехе уныния». Его труд — в который должны были войти интересующие тебя статьи в печати, пока задержан[794]. Ужасно боюсь, что из‐за моего бригадирства[795] в Музее мне не удастся вырваться на его юбилей (17/V).

Ну Гогус — прости, а я кончаю. И ты, дружок, с своею Таней не унывай. Твоя жизнь еще ½ года тому назад казалась мне недоступным идеалом.

Пиши подробнее о Павлуше и не забывай своего старика Н. П.

Привет от нас — вам обоим.

Наталье Николаевне написал[796]. Данте пока не нашел.

16 июня 1940 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Прости, что на этот раз не сразу посылаю тебе письмо (ответное). Все это время у меня была лихорадочная работа по выставке Ломоносова. За это время я побывал в Ленинграде. Был и на юбилее Ивана Михайловича. Впечатление у меня очень хорошее. Университет заказал его портрет — приличному художнику[797]. Мне, правда, портрет не очень понравился. Иван Михайлович на нем дряхл и очень печален. Но сам Иван Михайлович доволен портретом. Он говорит, что это человек, уже глядящий не на внешний мир, а внутрь себя. Чествование по желанию Ивана Михайловича состоялось на заседании факультета. Приветствовали Ивана Михайловича все кафедры факультета, правление университета, молодые аспиранты, студенты. Все говорили очень искренно, и никто не сказал ничего, что могло бы ему быть неприятно. В ответном слове Иван Михайлович сказал, что он смысл жизни полагал в полноте жизни, а не в количестве печатных трудов. А одним из путей к этой полноте жизни — был путь учительства, и он всегда черпал большое удовлетворение, следя за творческой работой своих учеников. Иван Михайлович хотел, чтобы и я выступил, но я по многим причинам воздержался. Меня очень порадовало, что он умеет так поворачивать к себе людей их хорошими гранями.

Ты спрашиваешь меня о Софье Александровне. Она много работает и в Пушкинском музее, и помимо него (читает лекции, пишет разработки, комментарии и т. д.). Пока мне еще не удается серьезно облегчить ей работу. Мой заработок пока — едва хватает для отправки детям. Живем мы очень хорошо, много интересного и содержательного. На август собираемся в Верею, где очень хорошие перспективы. На сентябрь в Ленинград (Софья Александровна до 15^го

). Вот наши планы. Из Вереи надеюсь выслать Павлуше — сахар. Привет твоей Тане.

Твой Н. П.

У нас ремонт кончился. В комнате стало очень хорошо.

14 января 1941 г. Москва