Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Перепишу тебе из письма Татьяны Борисовны. «Провела у него вечер. Мне это было очень приятно, пожила в атмосфере прошлого. Он так любит Ивана Михайловича и Вас, что общение с ним мне страшно дорого. Живется ему очень трудно, хотя зарабатывает он и его жена огромным трудом довольно много. Но жизнь дорога, в Казани уже давно все налажено, и семья большая. Сначала мне показалось, что он выглядит плохо, но это было при вечернем освещении, а вчера он зашел днем, и я увидела его по-настоящему. Жена его мне очень нравится, что-то очень приятное есть во всем ее облике, в манере себя держать, во внимательных, умных глазах. Мальчуганы славные, но нервные. Конечно, при том, что мать занята целый день, а бабушка в очередях[806], что можно сделать для правильной жизни?

У них уютно, хотя тесно, но большой шкаф с книгами, два письменных стола, все это как-то хорошо расставлено и чувствуется облик и интересы хозяина. Они оба очень нежные родители».

От Татьяны Борисовны имею уже два письма из Елабуги[807]. Она поглощена внуком и особенно внучкой, но письма грустные. Что мне писать о себе! Гогус! Очень тяжело! От Сережи ничего нет. Кому из знакомых ни писал — ответа нет. На телеграммы — нет ответа. Послал телеграфный запрос в Институт. Тревога достигает крайнего напряжения. О Танюше и Анне Николаевне уже и не говорю. Такая тяжесть на душе. И только сознание, что горе разлилось по миру океаном, — как-то сдерживает каким-то обручем железным душу, готовую распасться. Помогает работа, всё читаю лекции. В особенности ценю возможность выезжать в военные части — тыл действующей армии. Принимают так радушно, что чувствуешь: делаешь нужное дело. Работаю над двумя книжками. «Героическая Москва и ее прошлое» (тема моих лекций) и Герцен-патриот (статья и монтаж из текстов). Работать трудно. Сейчас даже мы выехали в другой дом из‐за временного прекращения топки. Но работа также помогает держать себя в руках.

15^го День рождения Сережи, а 18^го годовщина свадьбы. Бывало, я говорил «радость жизни былой ни одна для меня не погибла, я только жизнь изменил, но не окончил я жить». А теперь только и могу сказать (но это очень, очень много): «И мы вместе придем, нас нельзя разлучить»[808]. Помню, как эти стихи читал мне наш Иван Михайлович вечером в Павловске в 1921 году. Петергоф, Павловск, Гатчина, Пушкин — сердце замирает при мысли о их судьбе. Опять много живу Герценом, какой он мне друг, далекий друг! Но как он живет с нами в своих трудах. Недавно натолкнулся на его слова, сказанные о своем круге, об «иностранцах своего времени» — они «остаются доживать свой век, как образчик прекрасного сна, которым дремало человечество», «большой беды в этом нет, нас немного и мы скоро вымрем». Так писал Герцен 90 лет тому назад. А вот еще из письма его жены. «Я смотрю на детей и плачу; мне становится страшно, я не смею больше желать, чтобы они были живы: может быть, и их ждет такая же страшная, ужасная доля»[809]

. И все же часто я слышу голос Татьяны Николаевны: «Жизнь мудрее нас», «Все пройдет, одна правда останется». Привет вам от нас обоих.

Твой НА.

7 января 1942 г. Москва

Дорогой мой Гога,

Только что получил твое письмо, мне оно дало очень много для понимания твоей жизни. С тех пор как я писал тебе — я получил как раз в день своих именин телеграмму от Сережи, письмо от него и 3 письма от Татьяны Борисовны. О Танюше ничего неизвестно, как и о всех тех, кто не успел вовремя выехать. Татьяна Борисовна пишет, что Сережа трогает ее своими заботами о семье Ивана Михайловича. Мне он тоже пишет письма, которые утешают меня касательно его душевного состояния. Все тяжкие невзгоды он переносит бодро и хорошо умеет утешать меня. Даже Софья Алек<сандровна> к нему изменила отношение к лучшему, и очень значительно.

К моему огорчению, Татьяна Борисовна покинула Ленинград. Может быть, это и лучше, но она сильно тоскует. Об Елене Михайловне[810] я тоже ничего не знаю. Очень исстрадался за ленинградцев. Много работаю, и это спасает душевно. Читаю лекции в войсковых частях. Раз даже ездил читать на фронт. Занимался много Герценом и его эпохой. Вернулся «для души» к книге, над которой работал с Татьяной Николаевной, «Любовь Герцена». Эти дни так живо вспоминал свою поездку с тобой зимой в Киев. Привет от нас вам обоим.

Твой НАн

28 марта 1942 г. Москва

Мой дорогой Гогус, давно не писал тебе. Тяжело. Когда думаешь о тебе, пишешь тебе — вся жизнь поднимается во мне. Так ты очень переплелся с ней. А мне тяжело. Гробовое молчание из Ленинграда. Узнал только, что Сережин институт эвакуирован, но только в марте[811]. Мне уже и писать некуда. О Танюше и говорить нечего. Тебе Татьяна Борисовна писала, что скончалась и Мария Сергеевна[812]. Пиши мне, милый, как твоя семья справляется с трудностями жизни, как ты борешься со своей болезнью. Я закончил свою Москву и сдал уже, но это не «душа Петербурга», это написано иначе. Сердечный привет вам обоим от нас обоих. Павлика целуй.

Твой НА.