Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Как твой Павлик? Мне очень приятно, что я имею ваши фотографии.

Екатерине Ивановне все нездоровится. Татьяна Борисовна пишет, что Мария Сергеевна всегда расплывается в улыбку, когда говорит о Светике. Он у них часто бывает и, видимо, вносит известную радость. Сам он несколько раз писал о них.

Я сейчас работаю над темами Петербург — Ленинград в художественной литературе и Москва в худ. лит. Это для серии героические города.

Пиши же мне, милый Гогус, не забывай своего старика. Привет — жене. Поцелуй — сыну.

Твой НП.

София Александровна меня бранила, что я просил тебя попробовать получить мои деньги в Из-ве Академия. Если это оказывается трудным, я беру свою просьбу назад. Мне ведь все же не совсем ясна твоя жизненная нагрузка. Прости.

Если ты еще там сможешь быть, отыщи Татьяну Сергеевну Навашину. Это друг моей первой юности, с которой я играл в рыцари. Скажи ей, что ты мой друг и ученик, скажи, что я заходил к ней, и расскажи обо мне что знаешь.

Когда я писал о героической жизни, я думал о Татьяне Николаевне и ее сестре. Впрочем, обе они способны и к героической смерти.

Еще раз сердечный привет тебе и твоей растущей семье от нас обоих.

24 ноября 1941 г. Москва

Милый Гогус,

спасибо за письмо. Уж и не знаю, поздравлять ли тебя с ожиданием братца или сестрицы твоему Павлику. Уж очень трудное время. Во всяком случае, от души желаю вам обоим, чтобы новая жизнь принесла вам новое счастье. Очень обеспокоен обострением твоего процесса. Как ты теперь можешь лечиться.

Мне очень тяжко. Последнее известие от моих из Пушкина от 26/VIII, об них последние новости в письме Сергея от 10/IX, последнее письмо Сережи от 11/Х, последние известия о нем от 26/Х. Совсем истомился. Да и жизнь совсем замерла.

Привет вам от нас обоих.

Твой НП.

15 декабря 1941 г. Москва

Мой дорогой Гогус. Пишу тебе в очень тяжелую минуту жизни. Сегодня вернулись деньги из Детского Села, посланные мною Танюше 19^го сентября. На бланке пометка — 16^го октября, г. Пушкин. Деньги вернулись из‐за того, что на вызов в течение двух недель никто не пришел.

Из Ленинграда имею только телеграмму-молнию от Сережи — «Здоров, целую». О Танюше ничего. Молчит о ней и Татьяна Борисовна в своих открытках. Что это значит! Если они знают что нибудь трагичное, то разве можно скрывать. Но они даже не пишут, что ничего не знают. Они просто молчат. Я помню, как Татьяна Борисовна мучилась, что на 3 дня задержали известие о смерти Татьяны Николаевны, для того чтобы избегнуть сообщить мне об этом телеграммой. Попутчик занес мне письмо с этим известием от Ивана Михайловича. Но что же все это значит теперь. Я перечитываю открытки Татьяны Борисовны по несколько раз, стараясь угадать по тону их, что она что-то скрывает, но ничего не могу почувствовать: тон совершенно спокойный. Тебе может показаться странным, что я, мучась при мысли о судьбе Танюши и тети Ани, могу все же горевать и о дневниках Татьяны Николаевны и о ее письмах. Но ведь в них сохранилась частица ее жизни, ее души!

Я чувствую, как все сильнее сгущаются сумерки моей жизни. Смерть близких — разрушает грань, отделяющую нас от смерти. Я этим объясняю свое полное спокойствие во время тревог, даже во время, когда я слышу взрыв фугасок. Раз, идя по улице, я услышал ее свист, она взорвалась в соседней улице. Куски асфальта перелетели через многоэтажный дом и падали на ту улицу, где я лежал. Я думаю, что героизм жизни много значительнее героизма смерти. Я, конечно, не хочу сказать, что жить — это героизм, нет, я хочу сказать, что бывает жизнь героическая и такая жизнь ценнее героизма смерти.

Мне все вспоминается встревоженное лицо Танюши, когда мы переходили внутри метро по эскалаторам. Горели синие огни, и спешно перебирались красноармейцы. А Танюша прижималась ко мне и говорила: «Мне жутко». Бедная, сколько ей пришлось натерпеться. От пламени страданий в душе откладывается какой-то пепел, и от него последующие муки уже не горят, не жгут так, как первые. Я вспоминаю себя в 1919 и 1929 гг., и теперь какая-то в основе тупая боль, какая-то засыпанная пеплом.

Пожелай своей Тане дочь и скажи ей, что моего Сережу носила моя Таня в очень тяжелую и голодную годину, а он вышел все же крепким. Из такого воспаления и плеврита — выбрался без туберкулеза, а теперь так окреп, что стал донор.

Твой НА.

Декабрь (до 15-го) 1941 г. Москва

Мой дорогой Гогус, вчерашнее твое письмо несколько утешило меня касательно тебя, а следовательно, и твоей семьи. Мы были очень напуганы твоей открыткой об ухудшении твоего здоровья. Всякий раз пиши мне о нем.