Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Мой дорогой Гогус, как я благодарен тебе за присланный гонорар. Признаюсь, у меня была мысль написать тебе, чтобы ты оставил его себе до лучших времен, но я колебался, т. к., несмотря на все благоприятные данные, все же не был уверен в напечатании моей новой книги. Я уже видел после чрезвычайно хвалебного отзыва редактора, имеющегося у меня в письменной форме, и видел резолюцию «в производство»[821]. Но тут произошло нечто таинственное, и книга моя отвергнута, причем по таким диким мотивам, что я не могу поверить, что это не маскировка. Укажу один из мотивов — меня упрекают в охаивании Петербурга, заметь — не Ленинграда, а именно Петербурга. Вот выдержка из рецензии. «Так как книга о Москве, то автор счел нужным все остальное подвергать охаиванию, особенно достается Петербургу», и вот пример моего «охаивания». Цитата из моей книги: «Петербургская голштинская династия и петербургские немцы не могли не только угасить, но и задержать развитие Москвы с ее просвещением и с ее промышленностью». Это отождествление моим рецензентом[822] — Петербурга с петербургскими немцами — совершенно восхитительно! Вот где «усердие не по разуму»[823]. Ты, конечно, понимаешь, что я всюду пользовался случаем сказать доброе слово о моем любимом городе.

Я на эту рецензию написал в из-во «Худ. Литер.» резкий ответ, но заранее уверен, что участь моей книги решена[824]. Я даже не получаю 25 % — которые когда-то выдавали как аванс, и это несмотря на «гарантийное письмо». Хотел писать сперва о неприятном, а потом о хорошем, но неприятное заняло слишком много места. Хороши эти твои письма. Я так рад, что рассеялись грозные тучи опасных болезней над твоей семьей. От всей души мы оба радуемся за вас и за ваших малышей. Очень ты был мне близок и дорог всем, что писал мне в своих письмах. Всего, всего тебе тихого, светлого, ласкового, теплого.

Твой НП.

24 сентября 1942 г. Москва

Милый Гогус. Посылаю тебе на молоко. Знаю, что мало, но хочу, чтоб ты знал, что я волнуюсь о тебе. Пиши о здоровье и о семье.

Твой НАнц.[825]

27 сентября 1942 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Где ты, дома ли, в санатории ли? От тебя нет вестей уже давно, что не может не беспокоить. Послал тебе 200 р., дошли ли. Я все же получил из Из-ва 25 % за работу и смог послать тебе, сестрам[826] и Софии Александровне. Когда она вернется, не знаю. Так тревожно за нее, и так тоскливо без нее. Но с бытом (весьма нелегким) я все же справляюсь неплохо, даже собираюсь писать диссертацию на тему «Петербург Достоевского».

Поразмыслив, отказался от герценовских тем. Костяк книги я построил. Не знаю только, будет ли реальная возможность работать!

Сейчас на мне не только служба, но и все продуктовые очереди, уборка, стирка, огород. Разные хлопоты. Закончились с Ин-том, теперь об освобождении от кандидатских экзаменов, об посылках с оказиями для Софьи Александровны и т. д. и т. д.

Но меня спасает это напряжение воли на текущее, от грустных дум. Ты знаешь — в конце 1930^го года — я чувствовал себя по-хорошему созревшим для смерти. Как-то все заложенное в меня, в мою жизнь внутри было понято, осознано как завершенное.

Теперь этого нет.

С тех пор многое вошло в мою жизнь, что еще не нашло завершения. Но теперь есть другое. Теперь я чувствую себя созревшим для смерти — всеми пережитыми страданьями. Это уже другая зрелость, но все же зрелость. А жизнь люблю, а прожитую мною — благословляю.

День смерти Татьяны Николаевны провел в тиши — за городом. В этот день вечером писал о Светике.

Пиши о себе и своих.

Всем привет.

Твой НП.

22–25 января 1943 г. Москва

Дорогой мой Гогус, давно не писал тебе. Задержала фотография. Она теперь готова, но получу ее лишь 24^го/I, когда отправлю это письмо. Не знаю, удовлетворит ли она тебя. Это имение Тургенева Спасское-Лутовиново. Иван Михайлович все же по ней вспоминается очень живо, а это главное[827].

Как меня беспокоит твоя семья и твое здоровье. Пиши хотя бы открыточки. Хочется верить, что это последняя военная зима. И наше грандиозное наступление залог этому.

Сейчас вся тягота быта легла на Софью Александровну. Я служу и прирабатываю по договору, т. к. денег не хватает. А главное — работаю упорно над диссертацией «Петербург Достоевского». Том за томом перечитываю все труды, литературу о нем лучшую, Бальзака и Диккенса. Задачу ставлю широко. Много новых идей. Софья Александровна очень сейчас довольна, как складывается наша жизнь. А я был бы тоже в личном плане доволен, но мысль о Танюше и тете Ане мне не дает покоя…

Ну, на сегодня довольно, мой милый Гогус. Перецелуй за меня ребятишек. Привет от нас твоей Тане и поздравление с Татьяниным днем.

Твой НП.

P. S. Татьянин день.

Письмо из‐за снимка задержалось.

Сидел один вечером. Софья Александровна ушла к Тане (племяннице). Перечитывал старые письма и много пережил; опять:

Пепел разгребаяПустого очагаИ сердца своего[828].