Николай Бенуа. Из Петербурга в Милан с театром в сердце

Однако жизнь в другой стране диктует строгие экономические требования: необходимо содержать семью, жену Марию и маленького сына Ромочку (родившегося в Риме 25 июня 1931 г.), поэтому Николай всё же принимает решение занять ответственный пост. Маталони, видя колебания молодого сотрудника, недоумевает: как можно ставить под сомнение возможность карьерного роста в театре Ла Скала, куда любой мечтает попасть?

Николай не забывает и старых друзей. Александр Санин не только способствовал зарубежной карьере молодого товарища, став символически его «крестным отцом», но и в самом деле породнился с его семьей в качестве крестного отца Романо[174]

.

Первого декабря 1933 г. в своем письме, написанном в отеле «Эсперия» в Риме, Санин по-отечески ласково обращается к Бенуа: «Шлю тебе поцелуй и от всей души желаю биться за твой Китеж. Как складно и нечаянно сложилось?! И сейчас мне необходимо иметь остальные рисунки к „Валькирии“. […] Когда ты прийдешь сейчас — мы будем говорить и о „Валькирии“ и о „Фьямме“. Сейчас еще нет всех в сборе и мне очень удобно бросить время и на тебя… Потом, когда каша заварится гуще — мне будет труднее»[175].

Однако постепенно, год за годом, отношения между наставником и подопечным меняются: с приходом к Николаю Александровичу заслуженного авторитета и признания, а также возможности решать судьбу спектаклей и зачастую тех, кто работает с театром, роли поменялись местами, и уже «крестник» будет участвовать в жизни «крестного», оказывая ему всестороннюю поддержку.

Театральный сезон 1935/36 гг. для Ла Скала был отмечен печальными событиями — один за одним уходят из жизни замечательные сотрудники: Пьетро Стоппа, Антонио Ровескалли; умирает также Карамба. После него управление сценическим оформлением должны были поручить Джованни Баттисте Гранди, уважаемому пятидесятилетнему мастеру, в полном расцвете сил и карьеры. Но неудачно для него в тот момент из Рима решил вернуться Николай Бенуа. Таким образом на оставленный Карамбой пост претендуют двое: почтенный Гранди и пылкий Бенуа. Цитируя классиков: «победила молодость»[176].

Успел Николай перед официальным назначением в Ла Скала поработать в старейшем неаполитанском театре Сан Карло. С огромным уважением встретили сотрудники театра молодого сценографа, уже полюбившие знаменитого отца: сыну был выдан безлимитный кредит доверия. Николай для неаполитанцев стал доном Нико.

В 1936 г. Бенуа подписал сценографию для абсолютной премьеры «Юдифи» Онеггера[177]. После выхода на пенсию Николай Александрович вернется в неаполитанский театр, который некогда принимал его с восторгом, для подготовки премьеры сезона 1973/74, вердиевской «Силы судьбы».

Вхождение в штат миланского театра прошло непросто. Сразу после назначения директором сценической части Бенуа оказался в опасной ситуации. Один из коллег, весьма близкий сотрудник, которому Бенуа часто доверял заменить себя и имя которого не захотел раскрыть ни в одном интервью, направил анонимное письмо самому Муссолини, выражая недовольство присутствием «коммунистического шпиона в руководстве главного итальянского театра, должного быть образцом фашистского искусства»[178]

. Писавший был возмущен тем, что советского гражданина назначили на такой ответственный пост в Ла Скала.

Маталони был ревностным представителем фашистской партии, но в отношении Николая Бенуа проявил себя либерально. Как утверждает Бенуа, Маталони принял его на работу, никогда не спрашивая о политических убеждениях.

Донос, скорей всего, не был доставлен лично Муссолини. Один из секретарей Муссолини перенаправил анонимку на рассмотрение — не в отдел по политическим делам при Министерстве внутренних дел, а губернатору Рима, с указанием передать его префекту Милана, а тот в свою очередь передал письмо президенту провинции Милана, коим и являлся Маталони. Последний вызвал к себе Бенуа и, как рассказывает сам Николай Александрович, показав письмо, произнес: «Узнаешь почерк? Читай!» В сильном изумлении и с большим разочарованием я прочел донос человека, которого считал своим товарищем и который нанес мне удар в спину. Выйдя из офиса Маталони я нашел ближайший телефон и позвонил моему обвинителю: «Мы должны срочно увидеться, чтобы ты объяснил свое письмо Муссолини». Но доносчик на встречу не пришел, тут же уехав в неизвестном направлении. После войны, спустя 8 лет он вошел в кабинет Бенуа со словами: «Прости меня, знаешь, тогда […] была такая атмосфера. Я на грани. Если ты не дашь мне работу, мне больше не к кому обратиться». Бенуа не только не выгнал просившего, но и попросил взять его снова в театр[179].