Николай Ежов и советские спецслужбы

Маленькая группа: две пожилых женщины. Одна очень измучена, плохо одета, другая полная, спокойное лицо (спокойное терпение) и одета неплохо. И третья – совсем девочка, хорошенькая. Из-за нее-то я и подошла к этой группе. Оказалось, все три – латышки. Как, что я слышала? Во-первых, что все латыши, как правило, арестовываются. Я вмешалась, указав на тех, кто не арестован (из известных мне), когда девочка назвала несколько фамилий еще не арестованных и сказала, а остальные из занимавших ответственные посты уже арестованы (это было следствием «латышской» операции НКВД, о которой широкая публика ничего не знала. – Б.С.). Сказала, что клуб латышский закрыт, что последним был взят преподаватель русского языка, что все «пролетарские» арестованы. Рассказала, при каких условиях был арестован Межлаук, Гвахария (известный металлург, орденоносец), сказала, что это племянник Серго, сказала, что арестованы Егоровы. Я просила ее говорить тише, или лучше вообще не говорить. На что она мне сказала: «Об этом уже все знают, знает… Москва». Она сказала, что он бывал в салоне у Саньки Радек, как она ее называла. Сказала, что все, кто бывал у Саньки в салоне, скатились. Сказала, что расстреляны двое сыновей Дробниса и Прокофьев Жора. Я никого не знаю, но вспомнила, что когда первый раз пришел Коля Амосов, он об этом тоже сказал Игорю, и про Туполева тогда же он сказал, вот, наверное, эта сволочь нагадила Игорю. А был-то он у нас три раза. Два из них Игорь с ним куда-то уходил, а, может быть, один раз уходил, точно не помню. (По словам Игоря Пятницкого, «мама не ошиблась. На меня дал показания именно Николай Амосов»

. – Б.С.). Девочка (которой мать Прокопович, а фамилию отца я не помню, латыш на «С») сказала, что расстрелянные мальчики по справедливости получили то, что заслуживают. Что Санька в Архангельске. Что судилась она по уголовному делу, что еще при отце она была крайне испорчена, что она однажды продала каким-то (имя его забыла) своим знакомым парням отцов наган, но что отец тогда был в силе, и все обошлось. Что у Радека иностранные деньги (доллары) хранились в чемодане на «имя» что однажды Санька подобрала к нему имя «Соня» и украла у отца около 100 долларов. Сейчас надо спать (1 час ночи), завтра продолжу слухи…»[245]

Так в тюремных очередях пересекались разные потоки жертв репрессия. Юлия Соколова-Пятницкая, в частности, узнала об одной из «национальных» операций, латышской. Все приказы НКВД, касающиеся национальных операций, как и прочие, касающиеся планов по поискам «врагов народа» среди иных социальных групп, были секретными, но репрессии были столь масштабны, что утаить их было практически невозможно. Другое дело, что о подлинном числе расстрелянных обыватели имели слабое представление, поскольку родственникам приговоренных к высшей мере об этом не сообщали. Уже при Берии изобрели зловещий эвфемизм «10 лет без права переписки». И не все догадывались, что это значит расстрел. А потом, когда подходил срок окончания эт их мифических 10 лет, родным сообщали, что заключенный умер от болезни – острой сердечной недостаточности, воспаления легких, тифа, туберкулеза и т. п.

Довольно скоро Ежов для Сталина стал ненужной игрушкой. Мавру предстояло уйти. Еще выдвигали в мае 38-го представители трудовых коллективов Николая Ивановича в Верховный Совет РСФСР, утверждая при этом: «Всех революционных подвигов товарища Ежова невозможно перечислить. Самый замечательный подвиг Николая Ивановича – это разгром японо-немецких троцкистско-бухаринских шпионов, диверсантов, убийц, которые хотели потопить в крови советский народ. Их настиг меч революции, верный страж диктатуры рабочего класса НКВД, руководимый товарищем Ежовым. Мы все как один в день выборов 12 декабря вместе со своими семьями пойдем к избирательным урнам и будем голосовать за товарища Ежова»[246]. А Сталин уже готовил «преданному другу» путь в небытие.

8 апреля 1938 года был снят с поста наркома водного транспорта и вскоре расстрелян Н.И. Пахомов. В тот же день Ежова по совместительству назначили наркомом водного транспорта. В этот наркомат вскоре были перемещены его люди из числа высокопоставленных чинов НКВД, а одним из заместителей сделал попавшего в опалу Евдокимова. Тем самым готовилась будущая связка «заговорщиков», Николая Ивановича и Ефима Георгиевича, для очередного политического дела.

Это было началом конца «стального наркома». Николай Иванович этого еще не понимал, равно как ни черта не понимал в водном транспорте, как, впрочем, и в сухопутном, и в воздушном. Ему пришлось перевести в новый наркомат ряд своих ближайших сотрудников (25–30 чекистов) из НКВД, чем его позиции там были существенно ослаблены. Ежов вынужден был все больше внимания уделять Наркомату водного транспорта, пытаясь освоить новое для себя дело, а значит, он все меньше уделял внимание НКВД. Почти два месяца Ежов не появлялся в Наркомате внутренних дел, оставив все дела там на Фриновского.