Впрочем, если мы желаем большего развития для поэзии Языкова, то это никак не значит, чтобы мы желали ей измениться; напротив: мы повторяем за ним – и в этом присоединятся к нам все, – мы повторяем от сердца за него его молитву к Провидению:
Казалось бы, Языкову после такого успеха и таких похвал работать и работать, он только-только набрал силу и размах. Но… Как раз во второй половине 1833 года поток его поэзии начинает иссякать: и меньше стихов, и меньше на них отблесков вдохновения; изжитые вроде бы неряшливость и натужность начинают вновь проступать. И тогда же начинают накатывать новые волны того, что многие попросту списывают на вечную зависть к Пушкину, которая, при всех дружеских чувствах и при всем преклонении Языкова перед гением, то ослабевала, то поднималась с новой силой. Если бы все было так просто… Да, имеются злые и желчные высказывания, нападки на Пушкина, устные и в письмах; да, слишком многоголосый хор поет в уши, что Языков по силе и энергии стиха равен Пушкину и что одна лишь «мода на Пушкина» не позволяет Языкову после выхода большого собрания стихотворений занять в глазах читателей истинное – первое место – на русском Парнасе; да раздражает отход Пушкина от того «романтизма», который он сам вроде бы и создавал…
Но все это, на самом деле, внешнее и поверхностное. Корни глубже. И поэзия Языкова не иссякает, а на время становится подземным потоком, чтобы выйти из-под земли далеко от того места, где она под землю ушла. Языков проделывает важнейшую, невидимую постороннему глазу, работу, продвигаясь как раз к той «существенности», о которой писал Киреевский – окольным и довольно неожиданным образом продвигаясь. Чтобы разобраться, что же и как произошло, нам надо обратиться к одному событию, о котором, казалось бы, известно почти все – и от того тем больше загадочного в нем проступает, едва начинаешь вникать.
29 и 30 сентября 1833 года Пушкин провел в имении Языково, в гостях у трех братьев. Двое суток живого общения – что мы о них достоверно знаем? Попробуем суммировать.
В начале осени Пушкин выезжает собирать материалы для «Истории пугачевского бунта». С Языковым повидаться ему очень хочется – и, по всей видимости, он знает, что из-за усиливающихся приступов болезни Языков не выдвигается дальше Симбирска. 12 сентября он заворачивает в Языково на пути на Казань и Оренбург, застает только Петра Михайловича: поэт и Александр Михайлович отъехали. С Петром Языковым Пушкин проводит несколько часов, совершенно им очарован. Жене он пишет (письмо 12 сентября 1833 года, отправленное прямо при отъезде из имения): «Здесь я нашел старшего брата Языкова, человека чрезвычайно замечательного и которого я готов полюбить, как люблю Плетнева или Нащокина.» «Как Плетнева или Нащокина» – сильно сказано, ведь это ближайшие и доверенние друзья Пушкина, и не было еще случая, чтобы он с ними рядом кого-то еще, кроме покойного Дельвига. Не раз, по ходу дела, доводилось отмечать высокие душевные качества Петра Михайловича (лучше бы сказать языком девятнадцатого века: «высокий строй души») – и вот лишнее свидетельство. И по ряду других воспоминаний можно судить, что Петр Михайлович едва ли не больше Николая становится сердечно ближе Пушкину.
(И – повороты судьбы: после смерти Пушкина, в последние годы жизни Николая Языкова, Плетнев и Нащокин войдут в теснейший и ближайший круг общения поэта, Нащокин будет одним из основных персонажей на его похоронах и поминках.)
На обратном пути из Оренбурга Пушкин застает всех трех братьев. В семье Языковых из поколение в поколение передавался рассказ о том, как рано утром три заспанных брата выползли на крыльцо на звон колокольчика и Пушкин первым делом им сказал: «Что это вы азиатчину разводите, гостей в халатах встречать?» – в несколько ином варианте, вообще разбранил их за «азиатскую» привычку ходить дома в халатах (как тут не вспомнить их вольные годы учебы в Санкт-Петербурге?) Затем были и большой обед (Пушкин пишет жене из Болдина 2 октября: «Того мало: выпал первый снег и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда.»), и прогулки по парку, и сидение за полночь с горячими литературными спорами и чтением произведений, не только своих: Пушкин прочел братьям и несколько отрывков из комедии Гоголя «Чиновник». (То бишь, «Владимир третьей степени»: этот первый свой опыт в комедии Гоголь так и не завершил, чем Пушкина расстроил, так как была в этой комедии «закорючка» (из письма Пушкина В.Ф. Одоевскому 30 октября 1833 года).)