Николай Языков: биография поэта

«Главное и единственное занятие и удовольствие составляют мне теперь русские песни. П. Киреевский и я, мы возымели почтенное желание собирать их и нашли довольно много еще не напечатанных и прекрасных. Замечу мимоходом, что тот, кто соберет сколько можно больше народных наших песен, сличит их между собою, приведет в порядок и проч., тот совершит подвиг великий и издаст книгу, какой нет и не может быть ни у одного народа, положив в казну русской литературы сокровище неоценимое и представит просвещенному миру чистое, верное, золотое зеркало всего русского. Не хочешь ли и ты поучаствовать в сем деле богоугодном и патриотическом? При тебе находится Мануков, писец отличный; употреби его, растолковав ему, в чем дело: пусть записывает слово в слово, что как поется, не ленясь записывать одну и ту же песню и несколько раз, когда, смотря по месту, найдет в ней какие-либо перемены; в краях, тобою теперь посещаемых, верно. Есть много особенного оригинально-прекрасного по с[ей] части. Да нужно бы записывать и сказки, напр., что такое Лазарь, поемый нищими. Но это после. А волжские песни? Что ж мы?»

Собрание песен Киреевского растет. По сохранившимся сведениям, сам он за 1831 год вложил в это собрание 300 песен, его брат Иван – еще 300, а Языков – 500! И со всех сторон подношения самые щедрые и обильные. Пушкин вручил Петру Киреевскому 49 песен, предложив разобраться, какие подлинно народные, а какие он сам сочинил. Киреевский так и не разгадал.

У Языкова ревность к Пушкину и тут периодически взыгрывает. В то же письме брату Александру 16 декабря 1831 года, в котором он превозносит сказки Жуковского над пушкинскими, он добавляет:

«Пушкин говорит, что он сличил все доныне напечатанные русские песни и привел их в порядок и сообразность, зане ведь они издавались без всякого толку; но он, кажется, хвастает!»

Вересаев этот пассаж комментирует коротко и не без язвительности: «Пушкин вообще не был хвастуном и в данном случае говорил Языкову правду.»

Как бы то ни было, активное собирательство народных песен открывает целый огромный мир, до сих пор неведомый. Возможно, знакомство с этим миром оказало на идеологию славянофильства намного большее влияние, чем мы представляем, – к этому мы сейчас подойдем. А Языков упивается открывшимся ему новым миром. Когда к 1835 году он сам с трудом может передвигаться и ему не до больших разъездов для записей новых песен и других образцов фольклора, он понукает и понукает всех родных и друзей отправляться в новые экспедиции для сбора материалов.

И следы увлечения народным творчеством явственно проступают и в «Сказке о пастухе и диком вепре», и в «Жар-Птице». Народные песни становятся весьма значительной частью вод того подземного потока, по которому плывет Языков. И здесь…

Здесь опять возникает, можно сказать, «затык» – Языков останавливается на самом пороге того, где мог бы совершить блестящие поэтические открытия, где его талант мог бы развернуться в полную мощь.

Простое сопоставление. Много источников у «Песни о купце Калашникове» Лермонтова, но, по крайней мере, само имя купца, как не раз было показано, Лермонтов взял из собрания песен Петра Киреевского – и много других примет внимательного изучения еще рукописного в ту пору и доступного только для «своих» собрания Киреевского находят в «Песне о купце Калашникове». Лермонтовская «Песня…» – на все времена и на все века, она захватит любого, самого неподготовленного, читателя. Языковские «сказки» – давно для литературоведов и больших любителей поэзии. «Жар-Птицу» могу еще поставить в театре как детский спектакль – но и здесь она почти вытеснена другими произведениями.

И дело здесь не в разности дарования, как могли бы мне указать: мол, эк, вздумал равнять, рядом с Лермонтовым любой проиграет! У Языкова талант был настолько мощный, что любые сопоставления допустимы.