Николай Языков: биография поэта

Остается заметить, что даже если бы 1920-е годы не были годами самыми «безбожными», когда советская цензура не пропускала в печать ничего, хоть косвенно бросающего положительный свет на церковь, все равно разглядеть эту суть противостояния «архаистов» и «новаторов» было невозможно – эпоха была занята совсем другими проблемами. Разгребала духовные завалы после Первой мировой войны и многих других потрясений, складывалось «потерянное» поколение, ушибленное всемирной кровавой бойней такого масштаба, которого человечество никогда не знало, и я не представляю, кем бы надо было быть Тынянову, чтобы выйти на эту тему.

Хотя эта тема становилась актуальной как никогда.

Да, многие могут опять-таки пренебрежительно пожать плечами и сказать: история едина, в ней всему есть место, противоположности борются и обогащают друг друга, как всегда боролись на Руси язычество и христианство – и вообще в наши дни, дни терпимости и свободомыслия, подобный спор становится чисто схоластическим, сейчас каждый волен выбирать, что ему нравится, не мешая при этом жить другим.

Все бы хорошо, но…

…Но как раз в то время, когда Тынянов пишет «Архаисты и новаторы», один немец (вообще-то австриец) начинает произносить такие речи: христианство сделало германский народ слабым и малодушным, лишив его силы и умения постоять за себя, сделав беспомощной жертвой всемирного тайного еврейского заговора, отсюда и все его беды, и униженное состояние; религия нам вообще не нужна, но если уж обращаться к религии, то к самым что ни на есть национальным корням, к древним германским богам, в которых есть все, что способно вдохновить истинного арийца и утвердить его в осознании своей национальной принадлежности – сила, величие, готовность сражаться и расширять свое жизненное пространство… У древних германских богов и героев учитесь борьбе!

Тот же разговор про «национальное и силу», причем «сила» очень хорошо местами заменяется словом «воля», в обоих смыслах.

Чем все это кончилось, мы хорошо помним.

И до сих пор подобные речи возникают в разных странах. А там, где они возникают – там те, кто сами себя заворожили мантрами политкорректности и головного (очень узко и поверхностно понимаемого) вольномыслия, даже понять не успевают, почему их тоже отправили под нож.

А у архаистов порой можно найти и прямые совпадения с тем, что век спустя в сгущенном виде зазвучало в Германии. И уж общий посыл в большинстве случаев – тот же самый. (У Рылеева сравните ряд мест, начиная с уже упомянутых! – а анализ «архаистов» в целом даст еще более наглядную картину.) Отсюда и актуальность спора вплоть до нынешних времен.

Отсюда прорастет в скором времени и «К топору зовите Русь!» и весь «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Этого не мог не видеть Пушкин, с его историческим мышлением, с его умением всегда осмыслить историю во всех ее сложностях и перспективах.

Здесь своя диалектика возникает, потому что «народ, который из чувства ложно понятого патриотизма презирает и отвергает другие народы, никогда не осуществится как нация» (Гете): упование лишь на древние корни без доброжелательного общения и сравнения себя с другими народами, чтобы понять, в чем твои собственные национальные особенности – общения и сравнения, которые живая вода для этих корней – и эти древние корни иссушит, все сведется к кровавым человеческим жертвоприношениям перед окостенелыми «изначально родными» идолами; а вхождение в пространство христианства, где вроде бы «несть ни эллина, ни иудея», вдруг открывает огромное место – огромную просторную обитель – для осознания своей национальной самости и неповторимости («Нация есть один из уровней в иерархии христианского космоса, часть неотменимого Божьего замысла о мире. Не историей народа создаются нации, но нация-личность реализует себя в истории народа…..История народа – это история самораскрытия его личности.» – Вадим Борисов, см. его статью «Личность и национальное самосознание» в сборнике «Из-под глыб»).

Разговоры на эти темы не могли так или иначе не вестись между Пушкиным и Языковым, на фоне приближающейся казни Рылеева и стоявшей на распутье России, когда многие вопросы истории стали жгуче современными. То, что на исторические темы говорили много, о «славе прадедов» и прочем, сам Языков свидетельствует. Многое о «самораскрытии личности народной» Пушкин передумал, завершая только что дописанного «Бориса Годунова». Что Пушкин читал «Годунова» Языкову и что вокруг этой трагедии возникло у них множество разговоров о русской истории, о ее смысле и предназначении, мы знаем от самого Языкова.