Николай Языков: биография поэта

Вот интересно, заходил ли разговор о том, что на Руси после принятия христианства и вопрос бы не стоял о помиловании – «Русская правда» Ярослава Мудрого отменяла смертную казнь как вид наказания, и возникнуть такой невероятно гуманный по тем временам уголовный кодекс мог лишь на мощном импульсе, который придало обществу только что принятое христианство. Это отмечается в любых работах, даже в тех, которые, будучи учебными пособиями, должны говорить лишь о самом общепринятом и не подвергающемуся сомнению. Например, в учебнике «История государства и права России» профессора И.А. Исаева формулируется предельно осторожно: «Смертная казнь не упоминается в кодексе, хотя на практике она, несомненно, имела место. Умолчание может объясняться двумя обстоятельствами: законодатель понимает смертную казнь как продолжение кровной мести, которую он стремится устранить; другим обстоятельством является влияние христианской церкви, принципиально выступавшей против смертной казни». Чем тяжелее преступление, тем выше денежный штраф (пеня, или «вира»), и лишь ближайшие родственники имеют право на кровную месть, которая позднее будет заменена «полем» – строго регламентированным поединком, в котором пострадавший, если он стар или немощен, может выставить нанятого профессионального бойца – при этом если пострадавший требует «поля», то не имеет уже права требовать заодно и «виры», а если согласен на денежную компенсацию, то «поля» не имеет права требовать. Кровная месть, осуществленная не кем-то из самых ближайших родственников, считается тем же убийством – преступлением. Точно также, как, по «Русской правде», если человек в драке убил вора, залезшего в его дом, то он прав и чист перед законом, а если он убил вора уже пойманного и связанного, вместо того, чтобы отвести вора на княжеский суд – он сам становится убийцей. Пределы самообороны прописаны настолько четко, что и в наши дни можно позавидовать.

Если преступник не мог выплатить огромный штраф, он обращался в рабство («холопство») до тех пор, пока он сам или его родственники не внесут «выкуп», и мог весь остаток жизни провести на самых грязных и тяжелых работах.

В «Истории» Карамзина, которая в то время настольная книга у всех, в том числе и у Пушкина с Языковым, об этом говорится так: «Законодатели берегли жизнь людей, нужных для государственного могущества, и думали, что денежная пеня может отвращать злодеяния. Дети Ярославовы, как увидим, отменили даже и законную месть родственников».

Не будем касаться мнения Карамзина, что «Русская правда» возникла под германо-скандинавским влиянием (он, как мы знаем, все на скандинавов валит) и была нужна в первую очередь «для государственного могущества». Не возникни она – повторю еще раз ставшее сейчас общим место – под напором свежей энергии новопринятого христианства, в ней не были бы, например, так основательно по тем временам защищены права самых простых масс населения – «смердов» и городских «низов».

Здесь много о чем еще можно поразмышлять, но предоставлю эти размышления каждому отдельному читателю, отметив лишь основное: Рылеев в своей трактовке истории России парадоксальным образом выступал против того, что могло бы сохранить жизнь ему самому. («Не плюй в колодец, милый мой!»)

А если кому покажется, что я непозволительно дерзко фантазирую, на какие темы и в какой тональности могли говорить Пушкин и Языков, то, среди прочего, мы имеем письмо Языкова к брату Петру, написанное по горячим следам долгого живого общения с Пушкиным и явно под влиянием разговоров двух поэтов.

2 сентября 1826 года Языков пишет, уже из Дерпта, размышляя о «милосердии» нового императора и милосердии вообще: