Николай Языков: биография поэта

– потому что – это проступает совершенно явно – в самом народе будет утрачена воля к победам и утверждению своей национальной самости.

Во «Владимире Святом» не менее откровенное восхищение Рылеева, чем настрой Рогнеды на мщение, вызывает сам Владимир, получивший откровение от старца, «посла Творца», что ему надо креститься ради спасения, и по-своему, как положено беспощадному и удачливому – волевому и вольному – воину, спешащий исполнить завет старца – новыми бедами для соседей и завоеванием в жены византийской царевны Анны:

На новый подвиг, с новым жаромЛетят дружинами с вождем богатыри,Зарделись небеса пожаром,

Трепещет Греция и грозные цари!..Так в князе огнь души надменной,Остаток мрачного язычества, горел:С рукой царевны несравненнойОн веру самую завоевать летел…

Для Рылеева этот «огнь души надменной» – «остаток язычества», важен и дорог тем, пусть и с осторожной оговоркой «мрачного», что благодаря ему Владимир и после крещения сохранит силу и готовность к бою.

То же самое можно увидеть и в других думах – особенно это показательно в «Дмитрии Донском» и «Михаиле Тверском», где христианская составляющая исторических героев важна донельзя, про Михаила Тверского вообще невозможно хоть как-то не отметить, что «Михаила за мученья Церковь празднует святым» – но эта христианская составляющая старательно задвигается на задний план ради усиления чести и доблести, в их дохристианском смысле, движущих героями. Михаил идет на смерть не как смиренный мученик, а со всей гордостью пленного воина – можно сказать, с гордостью Чингачгука, привязанного гуронами к тотемному столбу:

Смерть давно свою предвижу;Для побега други есть, —Но побегом не унижу

Незапятнанную честь!Так, прав чести не нарушу;Пусть мой враг, гонитель мой,Насыщает в злобе душуЛютым мщеньем надо мной!

Примеров можно приводить еще очень много. Катенин попался под руку, как один из ярких, а Рылеев непосредственно в тему ложится. Если добавлять анализ других авторов, то мы очень далеко от основной темы уйдем. На взятых примерах, пусть сколько-то частных и разрозненных, уже можно разглядеть главное:

Архаисты сдвигаются к тому, чтобы искать идеал цельного народного духа в самой древней, дохристианской архаике; новаторы тянутся ко Христу как самому великому из всех новаторов, перевернувшему мир своим вселенским восстанием (согласен на выражение «метафизический бунт») против окостеневших и губительных для человечества норм «око за око» и тому подобных, открывшему такой путь в будущее, вне которого этого будущего просто нет.

Суть борьбы между новаторами и архаистами – в противоборстве между христианством и язычеством, которое на Руси и в России шло всегда, и всегда было очень острым.

Эта борьба может принимать разные формы, быть более завуалированной (из-за цензуры, скажем; или просто из-за того, что кто-то из архаистов сам пугается тех выводов, на которые его неизбежно выносит и пытается хоть формально дистанцироваться от них) или более открытой, сами новаторы могут, мягко говоря, не вполне соответствовать христианскому идеалу – Пушкин с шестой заповедью был совсем не в ладах, да еще иронизировал над строгой личной нравственностью Рылеева, вспомним еще раз его запись про «кухню», как «Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам…» – но если мы сквозь все частности будем выискивать и определять главный вектор движения, главный вектор противостояния, он всегда будет неизменен и указывать будет всегда в одну и ту же сторону.

И если мы поглядим на все сдвиги, перемещения, перевороты позиций, на их пластичность и расплывчатость, о которых пишет Тынянов, когда архаист вдруг становится новатором, а новатор переходит в лагерь архаистов, когда новатор начинает возделывать языковые пласты архаистов, а архаист становится «классическим романтиком», для которого в первую голову важна не цельность личности, а способность личности осознавать неповторимость и себя, и каждого человека, – и так далее, и тому подобное, – то мы увидим, что все это происходит, когда ребром встает один-единственный вопрос и требуется четкий ответ на него, четкий выбор, на какой ты стороне, и вопрос таков: где истина русской истории, где ее подлинное начало, в дохристианском периоде или лишь после принятия христианства начинается отсчет осознания нацией самой себя.