Никудышный

— Кто такие, — спросили оперы.

— Друзья, — ответил хрипло востроносый пришелец. Видите день рождения справлять пришли. Уже и хава готовая.

— Может поминки?

— По ком? Что Воробей допрыгался? Убили его?

— Нет. Здесь Эдик зажаренный вас дожидается.

— Поросенок что ли? Не темни, говори.

— Ничего он вам не скажет. Потому что на сковородке зажарен мальчик, по имени Эдик, а в банке замаринован тоже он.

Двум жуликам стало плохо. Их тянуло рыгать, но почувствовав неприятные игры желудка они вскочили и накинулись на хозяина. Руки были в наручниках, но досталось ему немало. Добили бы, да оперативники не дали.

Вызвали экспертов, понятых и первобытное зрелище, рассказанное Мансуром заставляло доктора постоянно применять нашатырный спирт, ко всем, находящимся здесь. Кости Эдика было разрублены и лежали упакованные в мешок. Ванна, еще плохо отмытая издавала этот ужасный запах крови.

На допросах людоед рассказал про деда, которого уже не было в живых, но ничего не сказал о брате Равиле. Он не был прописан в квартире, даже в городе, поэтому и остался вне поля зрения правопорядка.

Когда родителям рассказали о том, как погиб их сын, мать не выдержала и умерла. А отец, забрал кости и банку, отнес в морг и попросил все это положить в запаянный гроб, чтобы можно было предать земле останки сына.

Долго судачили после приговора люди. А людоеда не расстреляли. Мораторий вышел, да и вообще его признали ненормальным и лечили долго в больнице для умалишенных в особом отделении для преступников. И никто не мог знать, можно ли исправить такого человека. Некоторые врачи считали, что можно. И потом он будет безвредный граждание для общества.

Вскоре после этого громкого дела Алексея Строганова — сына чекиста, плодотворно работавшего в Средней Азии по изъятию коррумпированных излишеств у верхушки общества, взяли работать в особый отдел, где расследовались самые тайные и громкие преступления. Всего этого людоед не знал. Ему не за чем было думать о тех, кто прекратил его любимые обеды и теперь его кормили баландой и кашей.

Оксана вскоре, после того как девочка Ниночка была съедена, поехала на вокзал за три станции от своей. Нельзя было промышлять близко, итак уже достаточно наследили с пастушонком.

На скамейке у вокзала сидел парнишка, грязный и худой.

— Да на нем и мяса-то нет, — подумала она, но других претендентов явно не было видно. Она подошла к нему и погладила его по голове.

— Как зовут тебя?

— Петька.

— На рыбалку хочешь?

— А то?

— Со мной поедешь?

— Ну и рыбак, — расхохотался мальчик.

— Представь себе, интересуюсь и улов даже очень неплохой.

— Ты тоже бомжуешь?

— Нет у меня дом есть.

— И удочки есть?

— Конечно, — говорила она обрадованному несмышленышу.

— Тебе сколько лет?

— Десять.

— Родители есть?

— Мать. Пьет и дерется.

— А тебя как звать?

— Петькой.

Приехали на заимку. Хозяин гостя встретил хорошо, только сказал:

— Ну и чумазый же ты. На кочегара похож Потом ткнул его в бок и говорит:

— Да ты одна кожа да кости, парень. Надо тебя подкормить.

Оксана обрадовалась, что приглянувшийся ей парнишка жить будет. Мясо наращивать. Так именно выразился при его встрече ее благоверный. Баньку затопила. Пошли они с Равилем мыться. А Оксана пока одежонку его вшивую всю, в печь затолкала и нашла одежду мужа, которую он уже не носил. Мала стала. После бани отмытого Петьку не узнать, чистенький, кожа белая, волосики светлые.

— Какой ты хорошенький стал, — погладила она его по голове.

— Парень как парень, — буркнул Равиль. — Только костлявый как рыба.

— Ничего, на хороших харчах быстро поправится.

— Надеюсь, — ответил хозяин.

Петька ходил за Оксаной как пришитый. И печку топил и картошку чистил и за водой бегал. И так он к сердцу Оксаны присох, что ни за что расставаться с ним не хочет. Как подумает, что ему предстоит, так и слезы подступают.

— Ты его меньше работать заставляй, — ворчал Равиль. — Пусть жир нагуливает.

— Он совсем мало ест.

— А ты его заставляй, чтоб хотел.

Она ему и пирожки и шанежки с картошкой печет. А он жаркое с хозяином наворачивает. Правда из солонины, нет свежатины, но всеравно вкусно. Петька жизни не нарадуется. И рыбалка рядом, постоянно окуней носит. Морды научился ставить, с удочкой управляться.

— Оставить бы его себе, сыночком сделать, — мечтала женщина, обойденная этой радости. Да как вспомнит про деда, что своих внуков малых жрал, жутко становится. Она не задумывалась, живя с Равилем, сначала по любви, теперь по привычке, что можно семью настоящую иметь. И начала придумывать разные разности, чтобы Петьку от смерти спасти. Как-то муж спросил ее:

— А ты не думала, что те, кто земле не преданы переселяются сразу в чужое тело?

— Как это?

— Ну съели мы, к примеру человека? А душа? Она пристраивается к тому, кто поблизости умирать собрался. Да и прогоняет ту, дряхлую душу, а сама входит в тело. Молодые, резвые, старикам с ними не справиться.

— Страсти — то какие.

— Как ты думаешь, женщина, что нам с тобой за грехи наши будет?

— В ад попадем.

— Не пустят. Нас оставят на островке между адом и землей, и наверное жрать не дадут.

— Если бы только это?