Но тогда была война

Студеные годы в малых городах, в деревне, блокадные дни Ленинграда. Разве они не могут вызвать миг сопереживания и у молодого читателя? Откройте книги Федора Абрамова, Тендрякова, дневник умершей от голода ленинградской девочки Тани Савичевой. От их строк возникают те самые мурашки, рождаются гнев и протест против всякой войны и любого насилия над человеком. Чтобы понять это, не обязательно самому грызть мерзлую картошку, нашаренную в соломенной подстилке в сарае. Вот в таком сарае жили студенты-практиканты Моршанского строительного техникума когда их вывезли на село — то ли на практику, то ли на полевые работы. И когда кончились все харчи, которые матери навязали им в узелки, пришел голод, потому что о них забыли, а другие кормить не хотели — да и нечем было. Вот и шарили ребята по углам и опухали с голоду. Я узнал об этом от Валентина. Зима и мороз. Пятнадцатилетние мальчишки живут в сарае на соломе. Кипяточком прогреются у костра. Зароются в солому и дрыхнут. И опухают с голоду. Убежишь — дезертир. Тюрьма. Ва-а-аль! — кричит дружок Виталий из кучи соломы. — Булочку с изюмом хочешь? Дулдуру-раллаа-рак! — отвечает Валька на придуманном ребятами тарабарском языке. Я никак не мог постичь его, но понимал, что это слово означает дурак. Да ладно, кричит Виталий, я картошку нашел, держи. Сырую мороженную картошку грызли и причмокивали. Да, да, кто причмокивал, а кого тошнило. Как они только выдержали срок, вернулись опухшие, грязные и вшивые. Отмывали Валентина и отскребали всем домом да откармливали чем могли.

Хлеб тот волшебный тетка Настя не каждый день пекла, и масло в листе капустном водилось у нас не всегда. Голодуха всех доставала. Но был в Моршанске рынок, базар по-местному. Никто не говорил: я пошла на рынок, а всегда — я на базар. На базаре можно было купить или выменять все. Были б только деньги да товар. А тетки мои пускали на постой во двор крестьянские подводы с лошадьми. Выскочишь на крыльцо, глянешь — а во дворе сани и лошади стоят, сено жуют или овес из торбы. Пахнет снегом, сеном, сладким конским потом и мочой. Постоялый двор у теток. Малое предприятие. Подъедут сани с улицы, ворота настежь и загоняют вовнутрь, распрягают, привязывают к саням. Хруп-хруп — потаскивает савраска сенцо и жует. Или торбу с овсом к морде подвесят. Ну и мзда какая-то взималась, то мучкой, то маслицем, то молочком кислым или сенцом для Зорьки, картошечкой — у кого что найдется. Я помню эти масляные колобашки в капустных листах: сбитые в комок масляные шарики. А в санях и туши бараньи на продажу. Откуда что бралось. Или я лукавлю, что-то недоговариваю, недодумываю. Или в любой ситуации действует закон: спрос определяет предложение?

Заходили и пешие из далеких деревень, какая-нибудь родня — седьмая вода на киселе. Тетки всегда их угощали, одаривали, совали что-нибудь в руки…

Как же тетки нас содержали? Слал ли нам отец деньги? Имели ли мы как эвакуированные продуктовые карточки? Наверное. По сообщениям радио, а потом из писем отца узнали, что правительство переехало в Куйбышев, а с ним — и Большой театр. Иван Павлович в Самаре! Это ж рядом. Ждали, что он приедет и заберет нас к себе.

ПАДЕНИЕ ХРАМА

В конце улицы Карла Маркса, метрах в ста от крутого левого берега Цны стояла каменной свечой красивая церковь. От наших ворот далеко, но видно ясно. И вот пронесся слух, что ее должны взорвать. То ли щебень понадобился для каких-то военных работ, то ли местные атеисты недовыполнили довоенный план разрушения гнездилищ опиума для народа, но в тот день все высыпали за ворота: церковь рушат, антихристы! Взрыва в памяти не осталось. Только зрительно помню, как церковь вздрогнула, словно привстала на цыпочки, качнулась, и осев, рухнула в облаке пыли. Только что была — и тут же вот теперь нет. Все. Накажи их, Господь! Бабки крестились.

Удивительный город Моршанск. Всю жизнь Валентин мне наказывал: запомни, Моршанск — пуп земли, а ось закопана у тети Дуни в сарае! Я заскочил к ним на пару дней по командировке в Тамбов в 1972 году, в самую засуху. Гы, сказал Семеныч, Руя приехал. И поманил меня пальцем к тому месту, где когда-то был Дунин сарай с Зорькой, а нынче осталась только крышка погреба. Он поднял крышку и пригласил заглянуть внутрь: Хляди! (по-моршански гласная "гэ" смягчается почти до "ха", такой говор узнаешь сразу, его очень точно передала актриса Ирина Муравьева в фильме "Карнавал" о судьбе девчонки-провинциалки). Я заглянул во мрак погреба. Видишь? Я чистил погреб и откопал. Что? Как что, ее! Кого ее? Не кого, а что. Я ж тебе всю жизнь о ней твердил — ось! Какая ось? Пуп земли! А ось закопана у тетки Дуни в сарае. Валя! — закричала с крыльца постаревшая тетка Настя. — Отстань от Юрочки, дай ему отдохнуть с дороги!