Но тогда была война

Юрочка присмотрелся: черт, действительно, в яме, там, на дне, торчал, поблескивал кусок рельса. Во! — сказал брат. — Ось! И глаза его смеялись за очками оттого, что ось оказалась на месте. Какая на фиг ось! Это рельса, кусок балки от фундамента школы, в которой сейчас Валентин Семенович Желтов преподавал физику и математику и был завучем.

У нас на садовом участке под деревней Безобразово, что в Вороновском сельсовете, я вкопал столб для рукомойника. А мой шурин Александр Юдовский по прозвищу Шура Балаганов прибил к нему кусок вагонки и выжег лупой: Москва — 69 км, Париж — 2736 км, Моршанск (пуп земли) — 500 км. Только недавно она, истлев, треснула и свалилась с гвоздя.

Удивительный город Моршанск. Построен он на плоском ровном месте вдоль Цны. От паводковых вод, идущих сверху, с холмов, проложен вал. Улицы нарезаны строго вдоль и поперек, будто великаны какие расчерчивали гигантскую шахматную доску. В центре и до сих пор остались нетленные торговые ряды с подвалами и лабазами, в них множество магазинов и складов. Конечно, базар. При въезде в него стояла водокачка — башня артезианского колодца. Из нее нескончаемо лилась тугая струя подземной воды; замечательный водопой для базарного люда и лошадей. Поговаривали, что если водокачку забить, центр города подтопится и провалится. В 70-х один лихой исполкомовский деятель добился своего: убрали эту позорящую социалистический город архаику. Водокачку разрушили, скважину задушили раствором. Брат водил меня по улицам и показывал, как из-под ворот некоторых домов выбегают ручейки, впадая в откоски — в дорожные кюветы, и пробивают себе путь дальше самотеком к Цне. Вот, хляди, нарочно налегая на "гэ", говорил Валентин (так-то его речь была чистой, почти столичной), хляди, что этот дурак инициативный наделал. Подтопляется Моршанск, хород наш. Во дворах ключи прорываются, сами прорываются из-под земли. Давит вода изнутри, наружу рвется. Как жизнь из-под коросты всех военных бед. Во, Руя, это я тебя цитирую.

Я расскажу, сынок, о той войне,

Которая тебе не будет сниться,

Которая во снах идет ко мне,

По утру слезы оставляя на ресницах…

Эту песню я пел в новом здании его школы на встрече с учениками. Я пел, а Семеныч сидел перед сценой и гордился Руей.

Я был малец, такой, как ты сейчас.

Неважно, чуть моложе или старше,

Когда война обрушилась на нас,

Когда страна пошла на фронт солдатским маршем.

В атаку я не поднимал бойцов,

Не падал грудью я на пулеметы,

Но опален войной, в конце концов,

В нас, детях той войны, солдатское есть что-то.

Над нами тоже выли "мессера",

Земля над нами вздрагивала тоже.

Убежища могильная дыра,

Эвакопункт, обстрел, вагон в колесной дрожи.

На палочке разделенный паек.

Мне мама придвигала свой кусочек.

Из детства в жизнь к нам горький след пролег,

Но память потерять в годах его не хочет.

Травой зеленой в мир из-под корост

Всех бед войны пробились мы колюче.

Нам наградных не полагалось звезд.

Но шрам на сердце есть. Он на всю жизнь получен.

Валентин играл на гитаре и пел, у него был приятный тенор. А его друг по всей жизни Виталий Татаринов подпевал ему ломким баском под свою гитару. Они выступали в самодеятельности, пели на концертах в воинских частях и в госпиталях. И вот однажды Валя сообщил, что вечером мы сможем услышать их по моршанскому радио. Ну, весь дом собрался под репродуктором и, обмирая от удовольствия и гордости, мы внимали песне, опускавшейся на нас слово за словом из черной тарелки в простенке между окнами в зале у тети Насти. Она прослезилась: вот бы Сенечка сына послушал. Я не запомнил песни, но факт явления голоса брата из радиоточки произвел на меня магическое действие. Они исполняли, как теперь называют, авторскую песню, кем-то сочиненную и залетевшую неведомым путем в провинциальный городишко земли тамбовской. Такие песни рождались во время войны во множестве, и среди них были замечательные — "Серая шинель", "Давай споем, подруженька гитара", "В полку воздушном был отряд" и т. д. Не все осталось в памяти, но воспоминания о них греют душу.

Много позже, мне тогда было лет 14, мы снова собрались в Моршанске на летние каникулы. Каждое утро — гурьбой на рыбалку. До конца нашей улицы пройдешь — и ты на высоком берегу Цны, спускайся, переходи по мосту, дальше — за гидростанцию, за суконную фабрику — и там наше стойбище, весь день купаемся, загораем, ловим рыбу, варим на обед уху…

И каждый раз по пути на реку минуем руины церкви, порушенной в войну. Взорвали храм, пытались оторвать народ от Бога, но черное действо взрыва дало откатную волну на долгие годы, помогая людям торить свою дорогу к храму. Всякий раз, минуя груду святых обломков, мы вспоминали, что здесь стояла церковь. Толчок памяти — первый шаг к Богу. Да хоть убери все и разровняй, закатай асфальтом — память останется. И внуку скажет мой ровесник: вот здесь стояла красавица-церковь… И ее взорвали. Зачем? — спросит внук. Не ведают люди, что творят. Нет у них в душе Бога.