Но тогда была война

Еще была линия, железная дорога, сеть путей, куда приходили эшелоны и составы на переформирование для дальнейшего следования — восточный угол большого транспортного узла с центром на станции Сортировочная Казанской железной дороги. Десятка два путей закрывали от нас "ту сторону". Пойдем на ту сторону купаться? — это означало поход в Кусковскую графа Шереметева усадьбу на пруды. На той стороне были и сад Гай, и летний деревянный кинотеатр, и танцверанда, построенные еще до войны.

Все чаще я припоминаю годы

Послевоенной непростой поры,

Железную дорогу с химзаводом

И наши небогатые дворы.

А за дорогой жизнь была иная:

По вечерам плескалась через край.

Там в зелени и в звуках утопая,

Нас зазывал афишами сад "Гай".

"Гай", "Гай", "Гай", кино и танцплощадка,

"Гай", "Гай" — сожмется сердце сладко.

"Гай", "Гай", молодость прощай,

Только ты не забывай

"Гай", "Гай", "Гай".

Сюда с печалью приходили вдовы.

Поплачет вдоволь, погрустит вдова:

"Вот здесь отец твой танцевал, бедовый!

Вон там он мне шептал свои слова."

А нас в сад "Гай" манила постоянно

Трофейных фильмов буйная волна.

И много лет носила "под Тарзана"

Прически вся перовская шпана.

"Гай", "Гай", "Гай"…

В очередях стояли мы ночами,

Стереть боялись номер на руке.

Но все печали прочь, когда звучали

Аккорды стильных танцев вдалеке.

В пятнадцать лет любовь не понарошку,

И музыка с лица сгоняла кровь.

Растаял номер мой в твоей ладошке,

Венчая нашу первую любовь.

"Гай", "Гай", "Гай"…

Не фирменно, но чистенько одеты,

Девчонки шли на танцы не спеша.

А я стоял у входа, сжав билеты,

А сзади потешались кореша.

А музыка, а музыка гремела,

Качались над верандой фонари,

Переступали ноги неумело

И сердце колошматилось внутри.

"Гай", "Гай", "Гай"…

"Верни хоть на мгновенье!" — память трону.

Сад "Гай" давно сломали на дрова.

И может, только в лиственничных кронах

Та музыка жива и те слова.

За далью жизни светлой полосою

Остался "Гая" пестрый хоровод.

Глазастую, с тяжелою косою,

Девчонку там всегда мальчишка ждет.

"Гай", "Гай", "Гай"…

Но я что-то далеко забрался за последнюю линию путей моего повествования, в послевоенное время, где ждет меня финал книги, и надо вернуться. Военные новости нам тогда по телевизору не показывали — кинохронику можно было смотреть только в сезон работы "Гая", беспроводные приемники пока лежали на пункте сдачи, действовали только черные тарелки проводного радио. Картины войны до нас доходили опосредованно, через линию, эшелоны, прибывшие с фронта. Обгорелые вагоны, пропущенная через жернова войны техника, платформы с морожеными трупами пленных немцев (видел зимой), новое воинство в теплушках, зачехленная техника: видно, что танки, заметно, что пушки, но близко не подходи, там — вохры, могут и пальнуть. Война дышала на нас огнем и болью, гарью и порохом, доставляла свои осколки и пепел, смерть и ее отметины, свой отработавший человеческий и металлический материал.

И другую функцию несла линия, — она служила школой воровства, хотя и строго охранялась. На уровне нашего дома ее нельзя было перейти: или прогонят или задержат. Одного охранника прозвали Угостем. Он иногда выходил на край насыпи, подзывал кого постарше из ребят и просил: угость папиросочкой, на линии поймаю — отпущу. Так и прилипла к нему кликуха Угость. Атас, Угость! Кто посмелей да пошустрей, шныряли мимо составов, принюхивались к вагонам, толкали двери — вдруг откатится? Если удавалось что-нибудь хапнуть, то быстрей, быстрей, под вагонами, через тормозные площадки — к насыпи, вниз, через канаву, через дорогу — и в кусты. Меня привлекали тормозные площадки и надпись "Тормоз Матросова". Вот бы я катился на площадке с сортировочной горки, уж я бы покрутил ручку тормоза и остановил вагон. Лет в двенадцать я забрался на одну площадку и у меня не хватило сил крутануть ручку, хиляк.

Витька Антонов по прозвищу Коса и его двоюродный брат, тоже Витька и тоже Антонов, известный шпане как Цыпа, этим занимались, я думаю, точно, поворовывали. Цыпин отец дядя Леня работал на линии стрелочником, он припрятывал краденое в своей будке.

Я любил смотреть и слушать работу дороги. Вот "Щука" тянет состав в сторону новогиреевской платформы, на сортировочную горку. Составитель поездов гудит в рожок: ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту! Это значит, сколько вагонов и на какой путь сейчас толкнут. Я в этой азбуке не разобрался, но сигнал отчетливо врезался в память.

Стрелочники переводят стрелки, башмачник хватает со стойки стальной башмак и изготавливается поставить его на рельсы под колеса летящих с горки вагонов, если их скорость чересчур велика. Вот пара отцепленных вагонов покатилась намеченным маршрутом. Скорость нарастает. Если формируемый состав близко, башмачник кидается к вагонам и ставит на рельс башмак, а сам вспрыгивает на подножку вагона: он ведь не только башмачник, но еще и сцепщик.

А может быть, эти обязанности были разделены? Не знаю. Пусть спецы меня поправят.