Ночной хозяин

— Император? — шепот Павсания до боли напоминал шорох песка, стекающего по округлым стенкам стеклянной колбы, неумолчный и неостановимый. Шшшшшш… — Сделка? Все кончено? Отдать тебе плоды трудов всей нашшей жизни? Смириться с неизбежжным? Покаяться? Ты предлагаешь еще один монасстырь? Ты смешон, щщенок. Твои сслова не подтверждены исстинной силой. Однако мы будем справедливы. Да, мы должны быть справедливы. Не так ли? — шипение субприора убаюкивало, навевало дрему, Оттавио казалось, что монах беседует не с ним, а сам с собой. Его взор, обращенный куда-то внутрь существа самого Павсания, выныривает, возвращается на эту сторону, и взор этот горит безумием. — Мы тоже сделаем тебе предложение, предложим сделку. Сделку. Стань одним из насс. Твой талант и твоя смелость будут вознаграждены так, как ты и не смел мечтать. Ты вернешшься в город и опровергнешь все нелепые сслухи, порочащие нашу Обитель! Ты станешшь рядом с нами. Или умрешь сегодня. Мы не сможем подарить тебе быструю смерть, нам нужно знать то же, что и ты. На одной стороне — слава, власть, величие. Богатство, которое ты — нищий жалкий червь не можешь себе пока вообразить. На другой — пытки и мучительная смерть. Выбирай!

Тварь, бывшая некогда Павсанием, вытянула руку в сторону Оттавио, и на того навалилась невыносимая тяжесть.

Опять нельзя дотянуться до силы, опять заперт дух-покровитель, все повторялось, как и вчера, только вчера не было слышно быстрого шелеста песка и тонкого звона разбегающихся по стеклу трещин. Сколько же духов он в себя поместил?

Как такое вообще возможно?

— Выбирай!!! — многоголосье оглушало, било молотом. Истинный голос существа, пришедший на смену слепому хрусту пергаментных страниц, пригибал Оттавио к земле.

— Vattone! Vecchio stronzo, va fa'n'fica! [97]

Краем глаза он заметил неравномерно опадающие за его спиной тени солдат. Скрежеща шарнирами шейных позвонков, голова нехотя повернулась назад. Оттавио увидел гер Кройцберга, который, ничуть не выглядя заколдованным, деловито разворачивался к нему с окровавленным клинком в занесенной руке. Потом голова Оттавио взорвалась.

Тьма.

Холод.

Шелест.

Треск стекла.

Тишина.

3

Actum

Он с трудом разлепляет склеенные засохшей кровью ресницы. Голова кружится. Мысли путаются. Он лежит на полу, в тесной каменной клетушке, руки связаны за спиной. Обитая полосами железа дверь открывается, впуская в помещение гер Кройцберга, который все еще находится при полном параде. Позади него видны внутренности кордегардии, в которой уложены тела прибывших в Обитель с Оттавио стражников и вполне живых ландскнехтов охраны.

Кройцберг несет на деревянной подставке жаровню, наполненную алыми углями. Ставит ее в угол и поворачивается к Оттавио:

— Прости, пришлось залить в тебя ртутный раствор, чтобы ты не шалил. Концентрация там выше обычной, так что он тебя наверняка отравит. Но твоя проблема совсем не в этом. Я периодически допрашиваю пойманных разбойников в полевых условиях, Стрегон. Ну, там, где лежки, где приятели ныкаются, куда запрятали награбленное серебришко и все такое. Руку, на причинении мучений людям я набил. Правда, ты у нас одаренный и, говорят, умеешь приглушать боль. Поэтому мне придется тебя калечить. А я не очень хочу этим заниматься. Не по доброте душевной, просто работа грязная и не доставляет мне удовольствия. Расскажешь все, что вам с префектом известно, — умрешь быстро, без мучений. Слово дворянина.

— Твое слово? — разговаривать не о чем, но Оттавио необходимо время. Все, сколько ни осталось. Пальцы покалеченной ладони шарят за обшлагом аби, вытягивают бумажный пакет. Ногти вцепляются в навощенный край, рвут, кромсают. Порох сыплется ему в ладонь. — Твое слово, предатель?

— Я всегда служил герцогу Ландерконинг, глупец! Он мой господин, и лишь ему я всегда был верен. А что касается твоего маркиза… Вернусь в город с докладом о том, что на нас напали разбойники, и проткну его мерзкое жирное брюхо! Ах, какая трагедия, не успел Вальдштайн попытаться захватить власть, как знатных горожан какие-то бандиты начали убивать прямо в их собственных домах. Возможно, это солдаты Вальдштайна, как ты думаешь, Отто?

Оттавио перестает слушать. Время слов кончилось. Пришло время Воли и силы. Они залили в него ртуть? Покалеченная ладонь послушно холодеет, тонкая струйка силы по-прежнему подвластна Оттавио. А больше и не нужно. Он прикрывает глаза… порох. Он становится порохом, каждой его крупицей, его огненной сутью. Тонкие струйки силы растекаются по помещению, отыскивают родную субстанцию. Дальше! Больше! Стены не преграда для Воли и силы. Я порох, я — весь порох, до которого могу дотянуться в этом проклятом месте. Чувствуя, что напряженные нити силы вот-вот истончатся, лопнут, Оттавио открывает глаза и произносит:

— Ad ignis [98]! — черные крупицы в ладони вспыхивают одновременно со всем порохом, до которого достала воля Оттавио.

Он видит, как стена, ведущая в кордегардию, вспучивается, между камнями появляется слепящий свет, камни научились летать! И один из них прилетает Оттавио прямо в лоб.