Ночной океан

Обращаясь раз за разом к ужасам ночи и безумию иных миров, Лавкрафт все же оставался большим романтиком в душе. Его герои все так же несчастны и потеряны, но светит им не только «смеющегося черепа оскал», но что-то более щадящее, просветляющее – и в конце концов тоже грустное. Счастлив ли герой «Белоснежного корабля», вернувшись к родным берегам, доволен ли обретенными знаниями запертый в теле пришельца-побратима Рэндольф Картер? Много ли добра принесла герою пронзительной «Полярной звезды» его пробудившаяся память об истинном своем предназначении? Иногда жить с осознанием утерянных возможностей гораздо тяжелее; уж лучше угодить в лапы какому-нибудь чудовищу. И все же, пройдя через всевозможные сплины, герои лирических рассказов Лавкрафта становятся – хочется верить – умудреннее, возвышеннее. Да, они уже «не те, кем кажутся», но вовсе не из-за столкновения с каким-нибудь космическим чудовищем, а просто от пристального взгляда в зеркало души. Неуемность в поисках абсолютного идеала приводит Базиля Элтона, смотрителя уединенного маяка, назад в ту точку, из которой он начинает путь; простая человеческая алчность и нетерпимость ниспровергают жителей обреченного города Сарнат. «Ночной океан» выглядит чем-то и вовсе интимно-автобиографичным – будто Лавкрафт, окончательно ставя знак тождества между собой и своими несчастливыми героями, рассказывает историю о том, как неизведанное вторгается уже в его собственную жизнь, попирая водораздел между реальностью и фантазией, суля нечто такое, о чем, может, лучше и не знать вовсе. И перед загадочной фигурой, выходящей из моря, одухотворенный романтик малодушничает – как и любой мирской человек; эта-то реалистичность и подкупает в нехитрой, казалось бы, истории, поданной в созерцательном ключе.

И даже мирской человек, будь он писатель, романтик или абсолютно приземленный тип, на практике оказывается слишком многообразен и противоречив, чтобы быть выраженным в чем-то одном. Лавкрафт – писатель ужасов? Да, несомненно. Но – этим он совершенно не ограничен.

Белоснежный корабль[19]

Имя мне – Базиль Элтон, и я смотритель маяка на Северном Мысу; и отец, и дед мой здесь служили такую же службу в свое время. Серокаменный маяк вздымается над утесами, чьи осклизлые острия выступают из моря, когда прилив низок, и прячутся под воду в час высокой волны. Веками на свет маяка сплываются величественные суда со всех семи морей – их было много при жизни деда, при отце стало ощутимо меньше, а теперь они и вовсе так редки, что порой я чувствую себя одиноким и никчемным, точно пережиток исчезнувшего человечества.

берегов, где солнечное тепло царствует над богато украшенными храмами и дышащими сладостным дурманом садами, приплывали они. Бывалые мореходы заглядывали в гости к моему деду и повествовали о диковинах далеких стран. Дед впоследствии пересказывал услышанное моему отцу, а отец – мне, долгими осенними ночами, когда с востока налетали злые ветры. И сам я много читал об этих и подобных им вещах в книгах, которые стараниями добрых людей попадали мне в руки, когда я был молод и полон жажды чудес.

Но много чудесней сказаний старших и историй из книг была тайная мудрость океана. Голубой, зеленый, серый, белый или черный, спокойный, едва рябящий или вздымающий могучие валы, – океан никогда не умолкал. Днями я вслушивался и всматривался в его воды, узнавая все больше и больше. Вначале стихия делилась со мной незамысловатыми баснями об умиротворенных пляжах и близлежащих портах, но по прошествии лет наши отношения стали доверительнее, и я начал внимать историям о событиях странных и о местах, что и в пространстве, и во времени неизмеримо удалены от меня. Временами в сумерках завесы тумана на горизонте расходились, и мне дозволялось узреть самые дальние из далей; ночью глубокие морские воды порой обретали прозрачность слезы, и мельком я мог увидеть недра и глубины. Мимолетные те видения обращали меня то к делам давно минувших дней, то к чему-то современному мне, то к событиям, которым только предстояло произойти, – ведь океан древнее гор и безмерно отягощен воспоминаниями и грезами Времени.

Тот Белоснежный Корабль, что дал название моей истории, появился с юга в час, когда полная луна сияла высоко в небе. С южной стороны, тихий и плавный, скользил он по зеркалу моря – могло оно быть спокойным, могло и волноваться, и ветер дул не всегда попутный, а порой и очень даже встречный, но Корабль тот всегда шел плавно и тихо что в бурю, что в штиль, подгоняясь рядами длинных весел. Одной ночью я разглядел на палубе бородатого мужчину, закутавшегося в плащ. Незнакомец поднял руку, будто приглашая на борт, в странствие к далеким берегам. Не раз впоследствии видел я его при полной луне, и каждый раз он звал меня.