Ночной океан

В конце концов это помогло, и когда я пришел в чувство, то почти кувырком скатился по склону, желая побыстрее убраться от зияющего чернотой провала. Фонарь, инструменты и саквояж остались на вершине: легко догадаться, что ни я, ни кто-либо другой не вернулся, чтобы забрать их. Добредя до городской окраины, я не смог решиться и пересказать то, что увидел, отделавшись смутными упоминаниями о барельефах, чудовищных статуях и расшатанных нервах. Я не терял сознания до тех пор, пока кто-то не сказал, что дневной страж объявился на вершине почти сразу же, как я спустился по склону. В этот же вечер я покинул Бинджер и больше никогда не возвращался, хотя мне передавали, что призраки все так же регулярно появляются на вершине, а местные жители боятся к ней приближаться.

Однако теперь я готов рассказать о том, о чем умолчал в тот августовский полдень в Бинджере. Не знаю, как выразить ощущения словами; говорить – одно, видеть – абсолютно другое. Я видел

то, о чем собираюсь рассказать. Думаю, вы не забыли старую историю о парне по имени Хитон, который отправился к кургану в один из дней 1891 года, чтобы вернуться ночью спятившим юродивым. Восемь последующих лет он бормотал невнятицу об ужасах, встреченных им, покуда не умер. Чаще всего он любил повторять: этот белый… боже, что они учинили над ним…

Да, я видел то же, что и бедный Хитон. Но я увидел это уже после того, как прочел манускрипт, и поэтому понял больше. Я уже знал имя того, кто повстречался мне в узком переходе. Его появление в зале между двух ниш с чудовищными божествами было частью его обычного маршрута и его проклятьем. Ходячий труп – обезглавленный, лишенный рук и ступней – был поставлен охранять подземные пассажи. Когда-то это существо было человеком; более того – принадлежало к белой расе. Если загадочная рукопись заслуживает доверия, прежде его подвергли истязаниям в амфитеатре, чтобы потом, когда угаснет последняя искра жизни, оживить мертвое тело при помощи управляемых извне импульсов.

На белой, слегка поросшей волосами груди были вырезаны или выжжены – я не стал задерживаться и смотреть – слова на варварском, неуклюжем испанском. По злой иронии чужеземный писец, не знакомый ни с языком, ни даже с латинским алфавитом, избрал именно это наречие. Надпись гласила: «Secuestrado a la voluntad de Xinaián en el cuerpo decapitado de Tlayúbe» – «Волею Кн’йана схвачен обезглавленной Т’ль-Аюбе».

Романтическая проза

Еще немного от переводчика

Вечное сияние чистого Лавкрафта

Лавкрафт отнюдь не чужд лиризма – это очевидно всякому, кто знаком с его творчеством не понаслышке. Для «однозначного» писателя литературы ужасов, каким он зачастую предстает в массовом сознании, он слишком уж часто сочинял истории, пронизанные романтической светлой меланхолией, тоской по несбыточному. В том же «Отщепенце» пусть робкого читателя не смущает «могильный» антураж – более тонкую и выстраданную историю об одиночестве не так-то просто припомнить и отыскать. И уж подавно массовый читатель забывает, что «угрюмый затворник из Провиденса» (образ хорош как рекламный, но несоизмеримо далек от того, кем Лавкрафт был на самом деле) вообще-то умел… смеяться, шутить, ерничать. Сатирическая разухабистая пародия на современные ему любовные романы «Прелестница Эрменгарда» – тому подтверждение. А уж без «Зеленого луга», вполне могущего вызвать головную боль своей сюрреалистичностью, лично мне трудно вообразить хоть одну мало-мальски последовательную антологию, призванную осветить историю становления жанра weird fiction.