Ночной океан

До своей летней резиденции я добрался, уверенный, что за милю пути от курортного городка никого не встретил в ночи – и все же почему-то меня никак не оставляло чувство, будто все это время я шел в компании некоего духа вод

. Думаю, он был воплощен в форме, недоступной мне, тихо передвигавшейся где-то за гранью моего осознания – точно театральный актер за пребывающей в тени декорацией, готовый выступить на сцену и начать отыгрывать предписанную роль. Отринув причудливую мысль, я зашарил по карманам в поисках ключа – не терпелось отгородиться от ночи голыми стенами, вернуть себе неожиданно желанное ощущение безопасности.

По вечерам в этом заплутавшем на безлюдном прибрежье доме-страннике меня не беспокоили никакие раздражающие шумы. Обычно я не задерживался на элстонтаунских улицах подолгу – среди всех этих антикварных лавок и китчево обставленных концертных залов, загромождающих, кажется, все без исключения курортные городки. Подобные места я никогда не посещал – какую-либо пользу для меня представляли лишь столовые. Порой удивительно, каким обилием бесполезных вещей себя окружают люди.

И вот потянулись чередой солнечные дни. Я рано вставал и смотрел, как серое небо расцвечивает обещание восхода солнца, исполнявшееся прямо на моих глазах. Те рассветы были холодными, и краски их были тусклы по сравнению с тем равномерным сиянием дня, которое растворяет каждый час в стерильной белизне полудня. Тот великий свет, отчетливо явившийся мне в первый день, превращал каждые последующие сутки в желтые страницы в книге времени. И если многие пляжники выражали недовольство чрезмерным зноем, я, напротив, искал его. После серых месяцев монотонной работы эйфория, вызванная жизнью в месте, управляемом простыми стихиями – ветром, светом и водой, – не покидала меня; стремясь продлить этот процесс оживления, я проводил все время на открытом воздухе под палящим солнцем. Так я пришел к состоянию одновременно бесстрастия и покорности – и обрел чувство защищенности от ненасытной ночи. Как тьма сродни смерти, так и свет сродни жизни. Благодаря наследию, оставленному миллиарды лет назад, когда люди были ближе к отцу-океану и когда существа, от которых мы произошли, нежились на теплых мелководьях, мы, утомляясь, все еще ищем этих первобытных радостей и летней порой устремляемся на солнечные побережья – как те ранние полукровки, что еще не отваживались занять илистые тверди раз и навсегда.

Монотонность прибоя даровала покой, и у меня не было другого занятия, кроме как наблюдать за мириадами океанских настроений. В воде происходила непрерывная смена – цвета и оттенки проходили один за другим, подобно неуловимым выражениям на хорошо знакомом лице, воспринимаемые лишь посредством едва различимых ощущений. Когда океан тревожится, вспоминая старые корабли на своих просторах, в наших сердцах сама по себе зарождается тоска по исчезнувшему горизонту; но когда забывает он – забываем и мы вместе с ним. Мы знаем океан всю жизнь, но он, слишком огромный, чтобы иметь форму, всегда остается чуждым, всегда – лишь дверь куда-то, а не то, что за дверью. По утрам он, мерцая отраженным перламутром облаков и взбивая кипенные буруны, смотрит взглядом, полным дум о странных вещах, и его замысловато сплетенные сети, пропускающие сквозь себя мириады разноцветных рыб, хранят след присутствия какого-то огромного неведомого существа, которое будто вот-вот восстанет из седых незапамятных пучин и ступит на сушу.

Много дней подряд я радовался своему уединению в песчаных утесах. Жизнь в таких местах толкает порой к бессмысленным при здравом рассуждении занятиям. Я, например, повадился следовать за краем прилива (где волны оставляли влажные неровные очертания, окаймленные мимолетной пеной) на большие расстояния, иногда находя среди прибитого к берегу мусора с соседних оживленных пляжей раковины диковинных форм и предметы, которые подбирал без особой мысли. Потом, доставая «улов» из карманов, я удивлялся – и какая прихоть толкнула меня на то, чтобы этакое взять с собой? Мусор отправлялся в мусор, но кое-что я все же оставлял. Например, маленькую кость, чью природу не смог определить – точно не рыбью, впрочем. Или – большую металлическую бусину с узором весьма тонкой работы, изображавшим похожее на рыбу существо на фоне водорослей вместо привычных флористических или геометрических орнаментов. Рисунок на украшении все еще хорошо читался, хотя вещица и была изношена годами полоскания в прибое. С украшениями такого рода я никогда прежде не сталкивался – скорее всего, такого рода бусы несколько лет назад ходили в моде среди курортниц Элстонтауна.