Ночной океан

Спустя примерно неделю погода начала постепенно меняться. Небо меркло с каждым днем все больше, и в конце концов день стал похож на ночь. Я отмечал эти преображения скорее мыслью, нежели глазами, ибо маленький дом оставался все так же одинок под серым небом, и временами, задувая с океана, сильный ветер приносил густые туманы. Солнце все дольше скрывалось за облаками – густая серая дымка низко нависала над океаном, в чьи безвестные глубины еще совсем недавно проникали насыщенные жизнью лучи. Пляж на несколько часов делался неотличим от нутра угрюмой, лишенной всяких красок крипты – как если бы болезнь полуночных часов тайно заражала часы полуденные.

Ветер усиливался, а океан покрылся малыми пенящимися спиралями причудливых форм. Я отметил, что температура воды упала – моей стойкости к холоду уже не хватало, как прежде, на долгие заплывы. Поэтому новой привычкой для меня стали пешие прогулки. Они покрывали гораздо бóльшие участки прибрежья, нежели мои прежние хождения. Так как береговая линия выдавалась на многие мили за пределы Элстонтауна, я не раз забредал так далеко, что под вечер оказывался один-одинешенек среди безликих песчаных насыпей – и спешил назад, к дому, гонимый необъяснимой тревогой. Оторванность от мира, что так нравилась мне поначалу, в короткий час, когда солнце брызгало закатной кровью, а темнота пропитывала холст реальности разлитыми чернилами, обретала совершенно иное качество – пугающее. За бушующим ветром, огромным сводом неба и океаном, чьи черные буруны разбивались о пляж, мне чудилось чье-то присутствие, и впечатление от этих явлений вдруг становилось… странным.

Мой нелюдимый нрав, казалось, только и желал тишины, всем голосам мира предпочитая голос природы, – откуда тогда бралось это беспокойство? Пусть оно и не задерживалось надолго, его влияние нельзя было отрицать. Одушевленность или разумность той силы, которую воплощал океан, – вот, полагаю, что мешало мне оставаться здесь полностью и беспросветно одиноким.

Улицы Элстонтауна – их электрическая иллюминация и людское изобилие казались подчас чем-то почти ирреальным – встречали меня, когда я, не горя желанием готовить себе сам, наведывался в столовую. Я стремился вернуться в коттедж засветло, приобретя в этих краях почти что детскую боязнь темноты. Ничто не мешало мне перебраться поближе к городку, но, вопреки всем тревогам, вопреки мрачному вою ночных ветров и недоброму рокоту волн, я все хранил уверенность в том, что ситуация переменится к лучшему, стоит лишь подождать немного. В часы диамантового света и игривого прибоя страх казался чем-то далеким, но уже через несколько часов в ночи я чувствовал, как касаются сердца его холодные пальцы – и достают из его тайников новые гротескные предчувствия и тревоги. Может статься, эти эмоции вовсе и не принадлежали мне – они вполне могли быть отражением настроения океана; пусть половина из того, что люди видят, и представляет собой интерпретацию их собственных мыслей, немалому числу наших чувств явно придают форму внешние физические явления. Океан способен напитать человека множеством разнящихся настроений, внушая тончайшим знаком или отблеском на зеркале воды свою печаль и свою радость. Он всегда вспоминает былое, и воспоминания эти, пускай даже и непонятные нам, передаются – и человек разделяет чужое раскаяние или счастье. Я ни над чем не работал и ни с кем не встречался, тем самым сделав себя крайне уязвимым к таким плодам наваждения, которые другой на моем месте и не заметил бы. Так океан властвовал над моей жизнью в течение всего того позднего лета, взимая плату за то исцеление, что даровал мне.

В тот год несколько человек из числа отдыхающих утонули. И хотя нас очень редко по-настоящему волнует смерть людей, никак не связанных с нами лично – а также та, которую мы не видим своими глазами, – все же некоторые обстоятельства тех несчастий показались мне подозрительно зловещими. Утонувших – в большинстве своем хороших пловцов – находили только много дней спустя; отвратительная месть глубин бичевала их распухшие тела. Океан присваивал их своему текучему сознанию и подолгу обдумывал в его темных глубинах – и, убедившись, что пользы в этих трофеях больше никакой, исторгал их на берег в ужасном состоянии. Что привело к этим смертям – никто, казалось, не мог сказать; подводное течение у Элстон-Бич было слабым, и акул здесь не водилось вовсе. Были ли на трупах следы нападений, я не знал, но боязнь погибели, бродившей среди волн и настигавшей одиночек в темных тихих местах, испытывали все люди – им хотелось поскорее объяснить для себя те жуткие исходы, тем более необъяснимые в отсутствие акул. Поскольку хищные рыбы представляли лишь гипотетическую угрозу (лично я ни разу не видел на волнах характерных плавников), убежденные пловцы были настороже скорее в отношении коварных приливов, а не каких-то там тварей морских.