Ночной океан

Трудно описать то душевное состояние, в котором меня застали последующие дни. Всегда восприимчивый к болезненным эмоциям, чей темный сплин мог быть вызван чем-то вне моего сознания или поднят из бездн моего собственного духа, я был охвачен таким чувством, что не являлось ни страхом, ни отчаянием. Оно, скорее всего, родилось из моего осознания темной изнанки жизни – частично отразив мою внутреннюю природу, частично суммировав впечатления от того обглоданного гнилого останка, кому-то, вполне возможно, служившего рукой. В те дни меня постоянно посещали видения, в которых фигурировали угрюмые утесы и движущиеся на их фоне темные фигуры из сказки моего детства. Муки разочарования помогли мне ощутить простершуюся черноту океанического мира, при коем дни и ночи человеческого рода были, в сущности, ничем, – мира, где усилиям человеческим нет применения, где даже горе суть пустая трата времени. Часы, что я прежде проводил, поправляя здоровье тела и ублажая дух, ныне были отданы – как будто те дни предыдущей недели были чем-то определенно законченным – праздности того рода, что снисходит на человека, которому более не хочется жить. Безотчетный страх сковывал ум, и неясно было, чего я так боялся. Ненависти взиравших на меня сверху вниз звезд? Огромных черных волн, что стремились поглотить меня и увлечь в свои пучины, преподав урок мести равнодушного и ужасного в своем величии ночного океана?

В таком состоянии – когда все, чем одарил меня океан, вернулось к нему же и где-то в волнах затерялось – меня и застигла осень, самая унылая пора на курортах, лишенная и красоты алеющих листьев, и всех других черт сезона. Необъятный океан, неизменно гиблый и древний, остудил свои воды так, что мне уже не хотелось в них заходить, и потемневшее небо стало походить на траурный креп. В какой-то день на мертвенно-белые волны стал сыпать снег; снегопад непрестанно продолжался под бело-желто-малиновым солнцем и под теми далекими крапинками звезд, бездумно мигавших в ночи. Некогда приветливые воды многозначительно бормотали со мной, одаривали меня странным вниманием – и была ли тьма пейзажа отражением моих собственных мыслей или мрак во мне был вызван тем, что находилось вовне? О, если б я знал. На пляж и на меня упала тень, похожая на тень птицы, что бесшумно скользит над головой, – птицы, чей наблюдательный взор и не заподозришь, покуда тень на земле не повторит силуэт в небе, заставив поднять глаза и понять: что-то в небе над тобой, что-то доселе незримое.

Так настал конец сентября, и в городе-театре на краю океана прекратилось шуршание нарядов марионеток. Последний раз улыбнувшись друг другу нарисованными улыбками, они, позабыв все летние шалости, удалились со сцены – и в Элстонтауне осталось менее сотни человек. Безвкусным оштукатуренным зданиям, выстроившимся вдоль берега, было позволено без помех рушиться на ветру. По мере того как месяц приближался к тому дню, о котором я говорю, во мне разгорался свет серого адского рассвета, знаменующего свершение и конец некоего темного акта тауматургии. Поскольку акта сего я боялся менее, чем продолжения ужасных подозрений о сокрытом на расстоянии вытянутой руки ужасе, во мне крепли определенные надежды на приход того самого дня. И в конце сентября – не скажу точно, 22-го или 23-го числа, – он настал-таки. Мелкие подробности улетучились из памяти, и эпизод теперь никак не упорядочить – остается лишь строить предположения. Будучи в смятении духа, я осознавал время лишь интуитивно – и даже это осознание лежит слишком глубоко, чтобы я мог его внятно описать. В течение всех этих дневных часов я ждал ночи; ждал, похоже, с нетерпением – так что солнечный свет проходил едва заметным отражением в ряби на воде. То были дни, о событиях которых я совсем ничего не помню.

Немало времени прошло после шторма, который распростер тень над побережьем, и после некоторых неосознанных колебаний я решил покинуть Элстон-Бич – это место уже ничем не могло меня порадовать, да и холода нагрянули совсем лютые. Когда мне пришла телеграмма – пролежавшая два дня в местном отделении “Western Union”, прежде чем ее нашли сотрудники, ибо я был чужаком в здешних краях и никто не знал, где меня найти, – я и назначил дату отбытия. В телеграмме той говорилось, что мой фресковый комплекс занял первое место на конкурсе, но известие ничуть не обрадовало – я воспринял его весьма равнодушно. Казалось, победа конкурсной работы не имела никакого отношения ни ко мне, ни к окружавшей меня полуфантастической действительности, и я никак не мог отделаться от чувства, что известие предназначалось кому-то другому, ко мне угодив по ошибке. Тем не менее именно оно побудило меня завершить свои планы и покинуть коттедж на берегу.