Ночной океан

Ночь пропажи Картера выдалась крайне дождливой, и никто толком не смог уловить, куда ведут от машины следы. Снейкден изнутри оказался залит хлюпающей грязью. Кто-то из деревенских, правда, смолвил что-то насчет следов, якобы виденных под раскидистым вязом у дороги, а также неподалеку от Снейкдена, на склоне холма, где был найден носовой платок. Впрочем, кого могли заинтересовать глупые россказни об отпечатках тупоносых ботинок – таких, что носил в детстве Рэндольф? Едва ли заслуживали внимания и пересуды насчет других отпечатков, якобы замеченных наряду с «детскими» и походивших на следы сапог без каблуков, какие носил старый Бениджа Кори, что был слугой в усадьбе Картеров и преставился добрых тридцать лет назад.

Эти-то слухи – вкупе с высказываниями самого Картера перед Парксом и другими о неочевидных свойствах серебряного ключа – и побудили, должно быть, некоторых ученых и мистиков стоять на том, что пропавший без вести мужчина каким-то образом обратил ход времени вспять и возвратился на сорок пять лет назад, в тот другой октябрьский день 1883 года, проведенный в Снейкдене. По их мнению, в тот самый день он совершил путешествие во времени из 1883-го в 1928-й и обратно – откуда еще Картеру-отроку вдруг стало известно наперед многое произошедшее в сей временной отрезок? Ясновидческие эпизоды Картера, кроме того, никогда не касались событий, имевших место после 1928 года.

Один из ученых – эксцентричный старик из Провиденса, состоявший в доверительной переписке с Картером, – выдвинул еще более смелую теорию: Картер не только возвратился в детство, но достиг дальнейшего освобождения, выбившись из тока времени. На основании своих домыслов он опубликовал беллетризованную версию исчезновения Картера, в коей давал понять, что без вести сгинувший «стал правителем Илек-Вада, взойдя на опаловый трон легендарного города стрельчатых башен, что возносятся над прозрачно-стеклянными утесами и отражаются в сумеречном море, на дне которого бородатые ласторукие гнорри строят свои неподражаемые лабиринты». Этот-то самый старик, Вард Филлипс, погромче многих протестовал против раздела имения Картеров между гурьбой наследников, сплошь отдаленных родственников – на основании того, что в ином временном потоке Картер все еще жив и вполне может однажды объявиться вновь. Главным оппонентом Варда выступал искушенный в юриспруденции кузен пропавшего, Эрнст Б. Аспинвалл из Чикаго, который был десятью годами старше Рэндольфа, но в судебных баталиях слыл прытким, как юнец. Четыре года бушевала тяжба, и вот настал крайний срок раздела; просторной зале в доме в Новом Орлеане предстояло стать ареной делоустроения. Дом тот, к слову, принадлежал литературному и финансовому душеприказчику Картера, креолу по имени Этьен-Лоран де Мариньи – знатоку древностей и тайн Востока. С де Мариньи Рэндольф свел знакомство во время войны – оба служили во Французском Иностранном легионе. Как можно догадаться, интересы этих двоих во многом совпадали. С фронта молодой, но уже весьма умудренный креол вывез меланхоличного бостонского искателя на юг Франции, в Байонну – посвятить Картера в черные тайны старых погребален, скрытых в подземельях этого города с вековой историей; тогда-то их дружба и скрепилась навек. В завещании Картера де Мариньи был назван душеприказчиком, и теперь ему приходилось вести процесс раздела имущества – во многом против воли, ибо, как и старый Вард из Род-Айленда, креол не верил, что Картер по-настоящему мертв. Но разве кто-нибудь прислушается к домыслам мистика в мире, что под завязку набит материалистами?

Таким образом, за столом в доме посреди старого французского квартала собрались люди, непосредственно заинтересованные в исходе имущественного дела. Юридическое извещение о процессе было помещено в тех газетах, где его могли прочесть потенциальные наследники Картера, однако лишь четверо явились заявить права – и теперь вслушивались в тиканье саркофагоподобных часов, отмеряющих время по неизвестной системе, и в ропот фонтана во дворике за неплотно занавешенными брамантовыми окнами. По ходу заседания лица собравшихся становились все менее различимы, теряясь в клубах благовоний; доверху наполненные курильницы уже не требовали постоянного внимания со стороны слуги-негра, неслышно снующего по зале со все возрастающей нервозностью.