Ночной океан

Клэрендону, утверждали они, сошло с рук гораздо больше смертельных исходов, чем их должно было быть. Даже новичок в медицине смог бы разработать лучший план действий; и если прославленный ученый не сведущ в основах, это как минимум подозрительно. Он явно желал изучать конечные результаты болезни и потому не прописывал лекарства, необходимые для спасения больных. Такая тактика, намекали они, возможно, хороша для осужденных убийц, но не годится для всего Сан-Франциско, где жизнь человека остается пока еще священной и неприкосновенной. Таблоиды охотно гнали в печать все, что могло сгладить воцарившееся смятение и восстановить душевный покой горожан. Клэрендон на эти выпады не отвечал – он только улыбался, а его единственный помощник Сюрама откликался каркающими смешками.

Доктор все чаще целыми днями просиживал дома, так как репортеры начали осаждать ворота решетчатой ограды, которой он обнес территорию своего жилища. Правда, они так и не могли добиться своего, ибо Сюрама следил за неприкосновенностью преграды между доктором и внешним миром. Газетчики, коим удавалось пробраться в переднюю, мельком видели чудное окружение Клэрендона и старались, как могли, описать Сюраму и загадочных худощавых тибетцев. В каждой новой заметке, естественно, все это приобретало преувеличенный вид, и народные массы стали питать к доктору страх, граничащий с неприязнью. Они простили бы ему бессердечие и некомпетентность, но не могли примириться с существованием злорадного служки-насмешника и восьми таинственных азиатов в черных одеждах.

В начале января один особенно настойчивый молодчик из «Наблюдателя» перелез через ограду поместья Клэрендона и стал осматривать внутреннее строение усадьбы, невидимое за деревьями с центральной аллеи. Ловкий и сметливый, он подмечал все: розарий, вольеры, в которых содержались все виды «экспериментальных» млекопитающих от морских свинок до обезьян, бревенчатый клинический корпус с зарешеченными окнами в северо-западном углу двора. Замышлялась большая статья, и пытливый взгляд юноши рыскал повсюду, тщась найти некую зловещую, оберегаемую от общества тайну – или, на худой конец, понять, из чего тут ее можно выдумать. Неизвестно, получилось ли у него это, но вот уйти незамеченным ему точно не удалось: помешал лай Дика, огромного сенбернара, любимца Георгины Клэрендон.

Сюрама, тут же появившийся будто из воздуха, схватил репортера за воротник – тот не успел и слова вымолвить – и, встряхивая, как гончая трясет дичь, поволок на передний двор к воротам. Сбивчивые объяснения и требования отвести его к доктору Клэрендону остались без внимания – Сюрама лишь угрюмо усмехался и тащил добычу дальше. Внезапно нешуточный страх охватил пронырливого газетчика – он страстно возжелал, чтобы безмолвный слуга хоть слово проронил, подтвердив тем самым принадлежность к роду людей и земной реальности. В плену необъяснимой слабости юноша старался не смотреть в глаза Сюрамы, которые, как он знал, должны были находиться в глубине этих впалых черных глазниц. Вскоре он услышал, как открылись ворота, а потом его вышвырнули наружу – в грязь размокшей после недавнего ливня аллеи. Ужас сменился гневом – услыхав дребезг запиравшихся ворот, юноша встал и, отряхнув с одежды грязь, погрозил обитателям дома кулаком. Когда он повернулся, собираясь уходить, сквозь маленькое окно в спину ему прилетел глухой раскат гортанного, леденящего душу смеха Сюрамы.

Этот молодой человек решил – возможно, вполне справедливо, – что с ним обошлись грубее, чем он того заслуживал, и задумал месть. Он написал фиктивное интервью с доктором Клэрендоном, якобы проведенное в клиническом корпусе. Репортер в красках описал агонию тех, кто содержался там с диагнозом черной лихорадки. Убийственным штрихом в этом пасквиле выступало описание умирающего пациента, который, задыхаясь, просил воды, в то время как доктор держал стакан так, чтобы больной не мог до него дотянуться, и с интересом живодера наблюдал за муками своего подопечного. Выдержанная в сатирически-уважительном ключе, заметка несла в себе двойную дозу яда, настраивая читателей как против самого доктора, так и против его методов. Альфред Клэрендон, говорилось в ней, – вне всяких сомнений, один из самых талантливых и наиболее целеустремленных ученых современности; вот только наука, – не служанка какой бы то ни было одной, пусть даже и самой выдающейся, личности, и едва ли гуманно продлевать чужие страдания в исследовательских целях – бытие быстротечно, как ни крути.