Ночной океан

Статья была настолько хороша, что ее перепечатала не одна газета, и с каждой новой публикацией с завуалированных оскорблений и порицаний слетала очередная пелена. Вскоре полосы уже пестрели десятками цитат из фиктивных интервью – одна бредовее другой; но доктор Клэрендон не удостоил опровержения ни одну из публикаций. Когда Джеймс Долтон направил ему телеграмму о том, что сожалеет о сложившейся в прессе ситуации и постарается помочь, Клэрендон в свойственной ему прямолинейной манере ответил, что обращать внимание на пустой брех собак – ниже его достоинства. Высокомерие не покидало его и в трудную пору, когда все усилия были брошены лишь на работу.

Однако пущенная молодым репортером стрела угодила точно в цель: Сан-Франциско накрыла повторная волна паники, характерная для средневековых поветрий. Фигура доктора Клэрендона стала очень удобной мишенью для нападок; казалось, ослепшая общественность возненавидела его даже больше, чем саму болезнь, нагрянувшую в овеваемый благодатными морскими ветрами город.

Позже, обуреваемый нероновыми страстями, молодой репортер внес новые штрихи в клеветническую картину. Памятуя об унижении, нанесенном ему похожим на нежить слугой доктора, он написал мастерскую статью о доме и быте доктора Клэрендона, выставляя их в крайне нездоровом свете, должном свидетельствовать о сумрачном состоянии души хозяина. Костлявого слугу он попытался изобразить одновременно и в потешном, и в пугающем свете – последнее, пожалуй, удалось гораздо лучше, ибо в нем самом еще жил страх от пережитого столкновения с Сюрамой. Молодой газетчик собрал все слухи о нем, развил предположение о дьявольской природе его нетипичной для «дикаря» учености и туманно намекнул, что доктор Клэрендон нашел Сюраму в далеко не самом благочестивом племени таинственной древней Африки.

Георгина, сталкиваясь с поклепом прессы, неизменно падала духом. Часто навещавший ее Джеймс Долтон призывал не расстраиваться по пустякам. Он ведь любил не только ее саму, но и ее брата, в юношескую пору неизменно приводившего его в восхищение необъятностью и красотой ума.

– Все, что они могут сделать, – говорил Долтон, – так это нагородить пустых слов.

– Но эти слова больно ранят, – возражала Георгина. – Альф страдает, хоть и делает вид, что его это не касается. Я-то знаю.

Долтон поцеловал ей руку в галантной манере, тогда еще не утерянной людьми славного воспитания.

– Вам не мешало бы также знать и держать в уме Соломонову истину: «Все проходит – и это пройдет». Я верю, Альф выстоит. Он ведь совсем как Дженнер, Листер, Кох, Брахмачари, Мечников – их выводы тоже приняли далеко не сразу, но теперь их имена вписаны в историю медицины навечно!

Но беспокойство Георгины все же передалось в известной мере и Долтону; вызвано это было не в последнюю очередь тем, что Сюрама, при деланой услужливости, явно старался всячески воспрепятствовать его визитам, а сам доктор будто позабыл обо всех аспектах жизни, что не касались работы в Сан-Квентине. Управляемая Сюрамой моторная лодка доставляла его туда, и даже в пути Клэрендон не терял времени даром, ревизируя свои записи и делая новые пометки. Отчужденность была отчасти привычной и даже ожидаемой; да и лед ее каждый раз вскрывался самим Альфредом, неизменно дружелюбно привечавшим Долтона при личной встрече. Кроме того, в благоприятной среде невмешательства помолвка Джеймса и Георгины стала делом решенным.

Однажды в вечер понедельника, в самом начале февраля, Джеймс Долтон явился в дом с твердым намерением просить у Клэрендона руки его сестры. Калитку открыла сама Георгина. Когда они зашагали вдвоем к парадным дверям, Джеймс остановился приласкать огромную собаку, что подбежала к нему и дружелюбно прыгнула на грудь. В душе он был безмерно рад тому, что сенбернар Дик, любимец Георгины, так тепло принимает его. Выражая свое расположение, пес заставил губернатора сделать почти полный круг вокруг собственной оси и очутиться лицом к фасаду клинического корпуса. С громким лаем Дик бросился к зданию, протиснувшись между тонкими деревцами; помедлил, обернулся – будто приглашая Долтона и Георгину присоединиться.

Переглянувшись, они пошли следом, а пес с готовностью трусил вперед, во двор клиники, подпиравшей остроконечной крышей темное с проблесками звезд небо.

Из-под опущенных штор пробивался свет – Альфред и Сюрама еще работали. Внезапно изнутри донесся приглушенный звук, похожий на плач ребенка. Дик заворчал, а Георгина и Джеймс вздрогнули. Им даже показалось, что они разбирают слова: «Мама! Мама!» Потом Георгина улыбнулась, вспомнив о попугаях, которых Клэрендон всегда держал для опытов, и потрепала Дика по голове, успокаивая. По дороге к дому Джеймс признался, что собирается этим вечером обсудить с Альфредом помолвку. Георгина не возражала: конечно, брат едва ли захочет терять в ее лице преданного управляющего, но хотелось верить, что чинить препоны ее матримониальным планам он не станет.