Ночной океан

Курган вновь превратился в источник панического ужаса, и только начало мировой войны слегка затмило потусторонние страхи. С 1916-го по 1919 год к запретному месту никто не отваживался приближаться; возможно, так продолжалось бы и дальше, если бы не возвращение с фронтов во Франции молодых бинджерских рекрутов. С 1919-го по 1920 год среди юных ветеранов разразилась настоящая эпидемия экскурсий к таинственному холму; причиной ее послужила благополучная вылазка одного молодца и его презрительные рассказы о том, что он узрел на вершине. К 1920 году – так коротка человеческая память! – курган стал одной из местных достопримечательностей, и мрачные предания потихоньку вытесняла более привычная история о ревнивом индейце, зарубившем свою жену. Тогда-то и произошла трагедия с братьями Клэй. Эти по-деревенски медлительные увальни всерьез вознамерились перекопать вершину холма и отыскать-таки спрятанное сокровище, из-за которого мифологическая индианка в свое время рассталась с жизнью.

Они выступили в путь теплым сентябрьским днем – в час, когда индейские тамтамы начинают рокотать над безжизненными, покрытыми красноватой пылью равнинами. Никто не видел, как братья вышли, и их родители не сразу заметили их отсутствие. По запоздалой тревоге была послана спасательная партия, однако безрезультатно.

Тем не менее один из братьев вернулся. Это был Эд, старший. Копна пшеничных волос и отросшая борода стали совершенно седыми, а на его лбу уродливо выделялся шрам от ожога, похожий на иероглиф. Спустя три месяца после исчезновения братьев Эд под покровом ночи прокрался в дом, закутанный лишь в странно расцвеченное одеяло, которое сразу же швырнул в огонь, едва надел свой старый костюм. Родителям он рассказал, что его и Уокера захватили в плен какие-то индейцы – не из Каддо или Уичито, – которые увели их далеко на запад. Уокер умер под пытками, однако Эду удалось бежать, хотя и неимоверной ценой. Воспоминания для него были настоящим кошмаром, поэтому будет лучше, если прежде он немного отдохнет. Не стоит поднимать тревогу и преследовать индейцев. Они не из тех людей, кто позволит загнать себя в ловушку; ради благополучия Бинджера разумнее оставить их в покое. Да и не совсем обычные то индейцы; позже он постарается объяснить, что имеет в виду, а пока ему необходим отдых. Не нужно поднимать соседей с известием о его возвращении; сейчас он пойдет наверх и ляжет спать. Прежде чем подняться по лестнице в свою комнату, он взял со стола в гостиной тетрадь и карандаш и прихватил автоматический пистолет из ящика отцовского стола.

Три часа спустя прогремел выстрел. Эд Клэй пустил себе в висок пулю из пистолета, который сжимал в левой руке, оставив короткую записку на шатком столике возле кровати. Как обнаружилось впоследствии – по сточенному до основания карандашному грифелю и по забитой бумажным пеплом каминной решетке, – он написал куда больше, однако затем решил радикально урезать свое последнее послание миру – предостережение, начертанное перевернутыми буквами справа налево, в угоду какому-то странному умопомрачению. Эту записку можно было прочесть, лишь поднеся к зеркалу. Смысл слов и сам стиль письма не соответствовали ни прямолинейности, ни деревенскому простодушию, столь свойственным характеру Эда Клэя. Текст гласил:

Если дорога жизнь, не ходите к кургану. Там – уклад древний и враждебный нам, о нем просто так не расскажешь. Это – вечное, это больше, чем Франция, и наши орудия по ним попросту никогда не попадут. Это – когда живешь так долго, что умираешь, лишь устав от жизни. Никому рассказывать нельзя. Мы были захвачены невидимой сетью, а потом угодили к ним; то, что осязалось секунду назад, вдруг стало бесплотным. Следите, чтобы народ держался подальше. Боже, все бы так и делали, если бы увидели бедного Уокера – то, каким он стал в конце.

Искренне ваш, Эд Клэй.

Вскрытие показало, что все внутренние органы молодого Клэя поменялись местами, как будто кто-то вывернул его наизнанку. Было ли так от рождения, тогда никто не мог сказать, но позднее из армейских записей стало известно, что Эд был вполне нормален, когда призывался на службу в мае 1919 года. Вкралась ли в записи ошибка, или в организме действительно произошли столь разительные изменения – до сих пор остается неясным, как и происхождение похожего на иероглиф рубца на лбу самоубийцы.