Ночной океан

Шум, доносившийся снаружи, поведал о дальнейшем. Нарастающий топот распался на несколько потоков; зеленая рощица заставила стадо замедлить бег и рассыпаться. Однако животные приближались, и по треску ветвей было очевидно, что те кружат у башни. В размеренности их поступи Замаконе почудилось нечто тревожное и отталкивающее, как и в шорохах где-то за стенами и массивной золотой дверью. Тяжко скрипнули петли, раздался звук удара, но дверь выдержала. Несколько неизбывно долгих секунд – и топот снаружи стал удаляться. Непрошеного гостя решили оставить пока в покое. Судя по тому, что стадо не выглядело многочисленным, было разумно покинуть укрытие через час или полтора, но Замакона решил не испытывать судьбу. Развязав куль, он расположился биваком прямо на золотых плитах храма и, едва закрыв глаза, погрузился в непробудный сон. За запертой дверью, в безопасности, его не тревожил даже магический блеск зеленоватых глаз Ктулху, злобно выглядывавшего из темноты с вершины своего пьедестала.

В первый раз с тех пор, как покинул туннель, Замакона спал глубоко и долго. Он наверстал с лихвой потерянное за две предыдущие ночевки, когда нескончаемое сверкание неба не позволяло сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Но, пока он спал, ноги других живых существ покрывали расстояние до его убежища, и странные дары, которые они несли с собою, требовали отдохнувшего и ясного рассудка.

IV

Окончательно пробудил Замакону грохот, сотрясавший дверь в башню. Туманные грезы и сонливость рассеялись, как только он понял его происхождение. Ошибиться было невозможно – то был настойчивый стук, производимый человеческой рукой, вооруженной каким-то металлическим предметом. Когда Замакона, плохо соображая со сна, вскочил на ноги, снаружи послышался резкий, немелодичный голос, выкрикивавший фразу, которую манускрипт пытается воспроизвести как «окси, окси, гин'аттан айка релекс

». Ободренный тем, что его новые гости – люди, и убеждая себя, что у них нет причин видеть в нем врага, Замакона решился выйти и принялся поднимать засов, звеневший под ударами стучавших.

С усилием оттолкнув массивную дверь, он встал на пороге и очутился лицом к лицу с группой примерно в двадцать человек, чей вид не вызвал у него тревоги. Они выглядели как индейцы, хотя одеждой и тем более короткими мечами в кожаных ножнах не напоминали ни одно из известных племен. Вдобавок их лица имели множество малоприметных отличий от типично индейских. Было ясно, что они не питали никаких враждебных чувств; вместо того чтобы угрожать, они внимательно смотрели Замаконе в глаза, словно ожидая, что взгляд скажет больше, чем слова на незнакомом языке. Чем дольше они смотрели, тем больше он узнавал о них и об их миссии. Никто не произнес ни слова, но Замакона медленно постигал, что незнакомцы приехали из большого города, расположенного за грядой холмов, верхом на животных и что их позвали те животные, которые заметили его. Они не были уверены в том, кто он и откуда пришел, но догадывались, что каким-то образом он связан с верхним миром, о котором у них сохранились смутные воспоминания. Как он прочел все это во взглядах двух или трех предводителей, Замакона не мог объяснить, хотя чуть позже загадка разрешилась сама собою.

Он попытался объясниться с незнакомцами на диалекте уичита, которому его научил Рьяный Бизон; однако после неудачной попытки принялся последовательно перебирать ацтекский, испанский, французский и латинский языки, добавив к ним обрывки фраз на греческом, итальянском и португальском, даже припомнив слышанное в детстве баскское наречие родной Астурии. Столь внушительный запас – практически все познания Замаконы в лингвистике – не вызвал и тени понимания на лицах незнакомцев. Пока он раздумывал, озадаченный такой непонятливостью, один из них начал говорить на странном и чарующем языке, звуки которого испанец с большим трудом позднее передал на бумаге. Когда и Замакона в свою очередь недоумевающе развел руками, говоривший показал себе на глаза, потом на лоб и снова на глаза, словно приказывая смотреть на него, чтобы понять то, что он собирается сообщить.