Ночной приятель

— А ведь ты, Клим Григорьевич, не отсталый сельчанин, — проговорил он. — Ты пролетарий, в городе работал, в мастерских. Революционной агитацией занимался. Что ж ты медвежью услугу деревне делаешь? Тебя поставили на сельсовет, чтобы ты, как идейно подкованный товарищ, вел разъяснительную работу, тянул бы отсталых до сознательного уровня. А ты, смотрю, переметнулся к кулакам и куркулям, которые мешок зерна на человеческую жизнь разменяли. Круговую поруку устраиваешь. У меня тут, — он переложил одну бумажку поверх стопки, — расписано по поводу того, что сгинул, — восемь лет назад он сгинул, зачем врать? Если бы ты сам в то время в Воронеже не был, с документальным свидетельством — я бы решил, что и у тебя рыльце в пуху…

Его голос лился ровно и убедительно; товарищ Штосс напоминал сверхъестественное чудище, некое восточное божество, оказавшееся на земле каким-то непонятным промыслом. Ванюша не сомневался, что взбунтовавшийся председатель сельсовета войдет в разум и наставится на путь истинный в рекордный срок — так и получилось, пристыженный Клим Григорьевич, двигая скулами, убрался подобру-поздорову, а товарищ Штосс вздохнул, разгладил потной ладонью документ, который лежал поверх стопки, и повторил сентенцию, из которой несколько дней кряду не мог выбраться, застряв в одном убеждении, словно медведь в берлоге:

— Очень отсталое население. Вроде передовой представитель, авангард… а на деле — дикарь, питекантроп. Трудно, трудно утверждать диктатуру пролетариата на бездарном, неблагодарном материале. — Он сокрушенно качнул головой. Снял очки и протер их клетчатым платком.

Ванюше показалось, что в подслеповатых глазах товарища Штосса блеснули слезы. Отсталый Клим Григорьевич не просто выбил его из колеи, а потряс до глубины души, зацепив своими неловкими тычками, подобно слону в посудной лавке, самые чувствительные душевные струны.

— Лучшие представители интеллигенции и рабочего класса, самые честные сердца, самые солнечные люди гибнут в этом болоте, — проговорил он дрожащим голосом. — В тупой, закостеневшей, ленивой луже, которая расползлась на тысячи километров и затопила все живое. Это плотоядный паразит, это подлая, жадная, мстительная прорва. Это вызов всем нам — мыслящим подвижникам. Или мы их, или они нас. Или мы их, или они нас…

Потом он ушел на совещание, посвященное строительству нового дома для рабочих, поручив Ванюше ответственный наказ — разместить в их квартире Матрену Иванову и объяснить ей, что делать, — так, чтобы сам он, вернувшись домой, не пострадал от сбоя привычного уклада, который установил в размеренной, как часовой ход, жизни.

Ванюша выбрался из коридора на лестничную клетку, куда, помимо двери их учреждения, выходили двери множества аналогичных казенных контор. Он рассеянно спускался по мраморным ступеням, и его внимание, среди скучного топота, привлекла манерная поступь, чей звук пробежал по его позвоночнику, заставив замереть у окна на центральную площадь с извозчиками и пивным ларьком. Он обернулся и задрал голову: в раструбе лестничных маршей показались изящные ноги в перепончатых туфельках, болотная, с отсветом, юбка, качнувшаяся, когда ее носительница запнулась на ходу, и бархатная сумочка, в которую пухлая ручка, откинув защелку, мигом спрятала сложенную бумагу. Ванюша сделал охотничью стойку; взгляд, которым он в такие минуты обычно видел себя со стороны, привычно восхитился собой — красивым, ладным молодцем, — но женщина ступила два шажка вниз, показались белокурая головка, одутловатое личико с синюшными веками, а Ванюша окаменел, узнав неповинную жертву, которую чуть не удавил своими руками, еще помнившими плотность скользкого тела. Глаза встретились; оцепенелый Ванюша понял, что узнан и что метаться, закрывая лицо или делая вид, что он ни при чем, поздно, — но, к его изумлению, девушка расцвела приветливой улыбкой и двинулась к нему, держа его взглядом и игриво помахивая сумочкой. Шелковистая юбка умело подчеркивала ноги. Пока Ванюша, изучая шейку, закрытую ветхим кружевом, оценивал ущерб, который он предположительно нанес своей пьяной выходкой, девушка приблизилась и весело спросила:

— Насчет патента, что ли? — Она приняла его за мелкого нэпмана, зашедшего на прием по финансовым делам, и Ванюша, который сперва заподозрил, что она выслеживает его, чтобы подать кляузу начальству, промямлил в ответ нечто невразумительное — но девушка, блестя опухшими глазками, уже щебетала, что она справляется о наследстве, что в кои-то веки дядя, от которого она в жизни не видела ни копейки, оставил племяннице какую-то долю, но, прежде чем впутываться в тяжбу с родственниками, она хотела узнать про налог и про обременения на имущество.

— Нехорошо получилось… накатило что-то вчера, — проблеял Ванюша, но девушка только рассмеялась.

— Немудрено, я не в претензии: от дряни, что Мартыновна разливает, у посетителей вечно видения — то черти, то змеи…