Ночной приятель

— Сегодня ограбили ателье на Рылеевской, — пожаловался Константин вполголоса. — Воры, знаете, бестолковые… там был дорогой китайский шелк… и неплохой велюр, а унесли шинельное сукно… правда, и габардин забрали.

Он еще бормотал про фурнитуру из стекляруса, но Ванюшу, шкурой чувствовавшего, что за условным стенным перекрытием обосновался его бессрочный кошмар, точила иная дума: он не понимал, как Константин, хвалившийся наблюдательностью, не распознал парик на голове проходимца, который подкатил к нему с неправдоподобной легендой. Милицейскому эксперту, который справлялся с обязанностями, требовавшими холодного ума, не пристало слепо доверять первому попавшемуся бродяге. Взбалмошная Евгения Федотовна легко поддалась обману, но хитрый и хладнокровный Константин обязан был по должности иметь иммунитет к продувному жулью. Если сосед без раздумий принял ряженого инкогнито за покойного поэта, то профессиональные качества Константина вызывали скепсис.

— Я хотел спросить, — выдавил Ванюша, когда боявшийся шевелиться Константин в очередной раз скрипнул кушеткой. — Вы заметили, что у него парик?..

Он замолчал и напряг слух, гадая по ритму дыхания, стало ли его сообщение сюрпризом для провинциального Шерлока Холмса.

Казалось, Константин не удивился. Он тихонько кашлянул, вымучивая довольно оригинальное объяснение.

— Бывают обманные маневры, — сказал он уклончиво. Его тягучий голос раздражал в темноте Ванюшины нервы, натянутые, как струна. — Человека, который скрывается, непременно поймают… особенно известного. Обычно работают в паре… один, у всех на виду, прикрывает — грубо, нарочито… чтобы ему даже не верили. Для отвода глаз, понимаете? Если разоблачат, он не рискует — начитался книжек товарищ и двинулся умом. А кого он представляет, в стороне… следит, ведет, ломает тактику, если что. Он незаметен, он меняет внешность, прячет лицо… даже уродует, если нужно. Понимаете, Ванюша, в чем фокус?..

Ванюша не ответил. Он думал, что напрасно считал, что безнаказанно пригрелся в спокойном уголке после кавардака последних лет, когда страна приходила в себя и выруливала к мирной жизни, — и что в его тихую гавань, похоже, пришла буря.

— Не думайте, что я бессердечный, — вдруг добавил Константин трогательно. — Я люблю стихи… именно его стихи люблю. Я когда-то прочел и поразился: ощутил, что вокруг мир, в котором все живое — земля, трава, небо… И знаете, где-то была строчка, что на деревьях шевелится зеленый огонь. Ведь и вправду, когда дует ветер, на деревьях будто шевелится огонь. И огонь — зеленый. Если бы я так видел вещи — изнутри!.. Мне было бы очень ценно — именно в профессиональном плане…

Ванюшу мало занимали как метафоры, так и служебные проблемы Константина. В его голове ворочались тяжелые догадки о его собственной дальнейшей судьбе. Прогнозы, что будет с ним, когда события начнут развиваться, веером рассыпались на множество вариантов, каждый из которых своей яркой фактурой удручал Ванюшу до слез. Ему, скованному необходимостью вести себя невозмутимо при проницательном Константине, показалось, что он попал в какой-то неумолимый механизм. Кратно умноженная тяжесть прессовала и растягивала его по кровати, и измученному Ванюше, привыкшему любоваться свой силой и ловкостью, было до слез жаль себя — изможденного, обескровленного, разбитого на куски, как какая-нибудь несчастная посудина. Ему воображалось, что товарищи — из детских лет, из юности, из сегодня — вроде Исайи Алексеевича, соседей или Аси — сейчас бодрствуют, следят за ним издали глазами и готовятся плакать над его бедой. И еще ему чудился неявный, на грани галлюцинации, протяжный звук, и казалось, что это его враг за стенкой точит нож, чтобы его зарезать.

Утром, отдохнув, он приободрился и, чтобы не столкнуться в коридоре или на кухне с ночным гостем, улизнул из дома пораньше и долго бродил перед службой по улице Марата, наблюдая, как не подверженные личностным раздраям, приземленные коммерсанты отпирали ворота, снимали с дверей замки, протирали вывески. Сапожник уселся в будку; в овощной лавке, откуда вынесли на мостовую корзину с луком, открыли подвал, и на улицы шибанул квасной дух перебродивших солений; дворник провез к помойке тачку с мусором; пахло керосином. Потом Ванюша обнаружил, что на него недобро посматривает бородатый мужик в засаленной поддевке, в каком-то фартуке и в лаптях, нацепленных вкось, без должной ловкости. В другое время Ванюша пренебрег бы странноватым мужиком, но сейчас он был словно пуганая ворона, которая боится каждого куста. Еще вчера он решил бы, что нищий оборванец завидует ему, счастливчику и любимцу судьбы; теперь ему захотелось куда-нибудь юркнуть и спрятаться от настойчивых взглядов.