Ночной приятель

— На складе Таганова работали ремонтники, — проговорил он с досадой. — Мне нужно, чтобы они с недельку отдохнули и оставили склад в покое. Пусть охрану разместят — от посторонних глаз, не помешает. Твой хозяин на это способен?

— Нет, нет, нет… — стонал Ванюша, и щеку негодующего гостя исказил сердитый нервный тик.

— Не вой, слякоть. — Он презрительно усмехнулся. — То ли дело Таганов — настоящий был человек. Бывший теткин крепостной. Подлинный русак — преданный… добро помнил. Смехотворная кубышка, что там зарыта, мне позарез не сдалась… это вы готовы пресмыкаться за копейку. Но я хочу, чтобы вам меньше досталось. Чтобы на ваши черные дела мои капиталы не пошли. Можно сказать, долг… святая обязанность перед Россией.

Он, тряхнув нарядной головой, поднялся с кресла.

— Ты и вправду только что-нибудь испортишь, — сказал он, как будто повисая в воздухе — прямой и величавый. — Но должны же быть в совдепии люди понадежнее.

Ванюша приподнялся на локтях. Ему стало любопытно, как его гость полезет в окно, — он предполагал, что никакой человек не сохранит бравую стать, перелезая через массивный подоконник, — но гость повернулся на каблуках к двери и неслышно, словно он заранее, как сапер на хорошо изученном минном поле, знал расположение скрипучих паркетин, выскользнул в коридор. Обеспокоенный Ванюша прислушался. Ему невольно явилось в голову опасение, что его гость стащит что-нибудь из прихожей — не для нужды, а от паскудного нрава: например, швейцарскую тросточку товарища Штосса или бронзовый канделябр, что стоял на дубовом комоде, или фуражку Севастьяна, всегда висящую на гвозде без дела, или щегольское пальто, которое любил надевать на парад Константин. Но в прихожей была такая вязкая и неестественная тишина, словно обветшалые апартаменты беглого банкира чудесным перемещением загнали куда-то в склеп глубоко под землей.

Не успел Ванюша заснуть, как в дверь вкрадчиво заскреблись осторожные коготки, замерцала белая рубаха, и рассеянный Константин, кося подозрительно уклончивыми глазами, просочился в комнату.

— Ванюша, разрешите, я переночую у вас на кушетке? — спросил он смиренно. — Я пустил интересного человека… у которого необычные обстоятельства.

Ванюша подскочил на кровати так, что его мощное тело взлетело едва ли не выше никелированных шаров.

— Кто у вас? — выпалил он.

— Не волнуйтесь так, — проговорил Константин. Он уже непринужденно примостился на хлипкой кушетке, которую Ванюша боялся осваивать всерьез из-за эфемерного вида. — Только на сегодня. Я оставил человека одного, чтобы он привык… осмотрелся. Знаете, поэты — очень чувствительные люди.

Пока он снимал пиджак и складывал его, чтобы положить под голову, Ванюша, осознавший с негодованием, что в мучительном спектакле начался следующий акт, испугался, что звуки его сердца, зашедшегося в унылом страхе, разносятся по комнате, как удары молотка. Он приложил руку к груди. Тщедушные ножки декоративной мебели подозрительно хрупнули — Константин улегся, поджав под себя длинные журавлиные ноги.

— Скажите, Ванюша, — протянул он с печальным вздохом. — Вы видели женщину, которую Исайя Алексеевич хочет взять в прислуги? Она к вам приходила, кажется?

Ванюша так удивился, что сразу очухался от нервического приступа. В ответ на его бессвязные вопросы Константин, довольный изумлением соседа, объяснил:

— Исайя Алексеевич решил, что мы утонули в грязи и что у нас не квартира, а конюшня. Еще он пожалел какую-то несчастную женщину… добился, чтобы на поруки взять… — И он спросил с тревогой и обидой: — Вы поняли, что она за человек? Молодая?.. По-моему, мы справлялись с квартирой. Вы же знаете, Ванюша, я слежу за собой. Я стираю белье, я не разбрасываю вещи… зачем нам прислуга.

Ванюша, переваривавший сногсшибательную новость, прикинул раскованную и безыскусную Матрену Иванову в ее деревенском тряпье — он не сомневался, что речь шла об этой особе, — к их чопорной квартире с резной мебелью, панелями мореного дерева и медным звоном старинных часов. В его воображении, не склонном к свободному полету, получалась такая нелепая фантасмагория, что он отвечал Константину невпопад, ужасаясь грядущей смуте, которая волей товарища Штосса рисковала вторгнуться в их размеренную жизнь.

— А как вы думаете, Ванюша, — спросил Константин дипломатично. — Исайя Алексеевич — он добрый человек?

— Доброта — термин из частной жизни, — ответил Ванюша, подумав. — Товарищ Штосс мыслит другими категориями… и другими размерностями. — Он подумал, как ему получше сформулировать тезис, и добавил сухо: — Скорее можно сказать, что Исайя Алексеевич — святой человек.

— Вы правы, — согласился Константин с охотой. — Исайя Алексеевич оперирует массами трудящихся… как полководец войсками. — Он проглотил последние слова, но Ванюша слышал возбужденное дыхание обескураженного соседа и догадывался без слов, что масштаб и обыкновения товарища Штосса противоречат непонятному поступку, выделившему из социального класса сомнительную женщину, о которой обеспокоенный Константин теперь не знает, что и думать.