Ночной приятель

— Завтра решится, — бормотал ночной гость. — Завтра, завтра… понимаешь, что для меня каждая минута здесь — острый нож? Что я корчусь от невыносимой боли? Черт дернул взять это имя… оно давит, как могильная плита. Если я сниму проклятый парик, меня узнают… но в парике еще невыносимее. Как могла разойтись по России эта зараза… откуда они вылезли, эти нетопыри, эти недолюдишки?.. Я ненавижу Россию, которая была… потому что она мучает меня своим великолепием, своим счастьем, которого нет и не будет! Как мы были слепы, боже мой… — Он наклонился над столом, сверля Ванюшу больными глазами. — Что — хочется извести меня? Ручонки чешутся? Ха, дудки — кишка тонка…

Его голова склонилась к столу, точно подломленная, и он заговорил еле слышным, но различимым голосом:

— Ничего не вернуть. Вот хоть ерунду, глупость последнюю! К тетке приезжала родственница по покойному мужу — девушка… копуша, кулема вечно сонная… очень стеснялась, что она толстая, неумная… и некрасивая. Сейчас вспомню, как ее волосы пахли… и кофточка мятая… и ресницы со слезами… и колечко грошовое на руке — сердце обрывается. Не нравилась она мне ни капельки. А что не ценил, того больше всего почему-то хочется…

Ванюшу откровения ночного гостя нимало не трогали; он пил разведенный спирт, к которому постепенно привыкал. Бормотание человека, сидящего напротив, будоражило его нервы, как электричество, но голова быстро стала ватной, меркнущее сознание выделывало странные кульбиты, преображая страшного vis-а-vis то в белокурую женщину, хрипевшую пропитым басом, то в призрака без тела и плоти, увенчанного лишь призрачным нимбом вокруг темного абриса. Он не знал, когда заснул, и проснулся с трудом, когда утренний свет резал глаза. Руки и ноги затекли от неудобной позы на стуле, с которого он чуть не свалился, а в мозгу еще догорал волшебный фонарь затейливого сна, но через эти картины уже прорывались приметы реальности: истерический женский плач, похожий на клики раненой птицы, повышенные нотки мужских голосов, и главное — беспокойный дух тревоги, навалившийся на Ванюшу грубым рывком, словно разбойник из-за угла. Проникший тихо, как моль, без спроса в его комнату Константин косился на пустую бутылку в свите двух стаканов и на мятую одежду, в которой Ванюша, как оказалось, спал не раздеваясь.

— Ваша приятельница пришла, скандалит… вышли бы к ней, — протянул Константин, изобразив сомнение в Ванюшиной способности выйти и в том, что от выхода будет какой-либо толк.

Ванюша потряс головой, как плохо соображающий дятел, — потом очухался, собрался и вышел в прихожую, где недовольный пробуждением товарищ Штосс и вечно бодрствующий, готовый к любым передрягам Севастьян обороняли квартиру от невменяемой Евгении Федотовны, которая заклинала защитников всем святым, что есть на свете, ломала руки, в общем — билась в истерике, и присоединившийся Ванюша никому ничем не помог, а только понял, что Евгения Федотовна требует пропуска к обожаемому поэту, поскольку она знает — он точно здесь, так как обитатели квартиры взяли его в плен. Бестолковая перепалка продолжалась до времени, когда приковыляла Мотя в дымящимся утюгом в руке и без дальнейших церемоний рявкнула:

— Поберегись! Сожгу…

Утюг описал в воздухе замысловатую спираль, Евгения Федотовна взвизгнула и кинулась вниз по лестнице, а Севастьян наконец затворил дверь. Мотя преспокойно поковыляла обратно в кухню, где она, видимо, что-то гладила, а мужчины остались у двери — держать совет.

— Эта щекотливая ситуация — прямое следствие вашего легкомыслия, Константин, — нахмурился апоплексически покрасневший от гнева товарищ Штосс. — Объясните, в конце концов, кто и зачем у вас прячется. Или вы думаете, что мы, как ваши соседи, ослепли, оглохли и ничего не замечаем?

Ванюша улизнул, дабы заодно не попасть под раздачу как инициатор, с которого все началось, — под горячую руку, за компанию с сообщником. Он уничтожал у себя следы преступления, и до него доносился приглушенный рокот, попеременно: виноватый — Константина — и спокойно-убедительный — Севастьяна. Ванюша с некоторым страхом для себя обнаружил, что второй сосед, оказывается, хорошо знал, что творилось в их доме; впрочем, иного ожидать не приходилось.

— Как так? — задергался и забулькал товарищ Штосс, когда ему прошептали имя человека, который затаился у него бод боком. — Не может быть, чтобы жив… покажите, где он?..

Голоса сместились куда-то, стихли, а Ванюша сел на кровати, обхватив больную голову, которая еще не включила стандартные режимы. Выходной день начинался катастрофически, и не стоило даже убегать из дома, чем дальше, чем глубже уходившего в пучину крушения, так как Ванюша не сомневался, что свихнувшаяся Евгения Федотовна караулит неподалеку, выглядывая в их окнах своего кумира.