Ночной приятель

— Какая трагедия! — Он покачал колышущейся, как желе, головой. — Какая трагедия! Скверным, дурным людям мы вынуждены доверять великие дела. Мы вынуждены выписывать из-за границы реакционеров, потому что нет своих инженеров и некому строить фабрики и заводы. Мы вынуждены мириться с гадостью, потому что сами не умеем писать настоящие стихи… не умеем. Это трагедия, трагедия… а ведь закладываем краеугольные камни нового мира… неправильно, неправильно, что подлость в основании.

Его черты утонули в раздувшихся щеках, задрожавших, как кисель. Он, трясясь, кое-как слез с табуретки, встал на ноги и повлекся к себе, напоминая бесформенный стог, который тащат куда-то ленивые сани.

— Но-но! — прикрикнул ночной гость и погрозил ему вслед пальцем.

И он взмахнул руками, подобно дирижеру. Глумливая гримаса исказила его породистое, красивое, бесконечно зловещее лицо. Словно околдованный сатанинской силой, Ванюша не сводил глаз с этого сна наяву, который за компанию со стреноженными соседями, бывшими сейчас безобиднее амебы, гипнотизировал его куда сильнее, чем ночью одного.

— Ха-ха, бессребреники! Хороши альтруисты без страха и упрека — садисты и фанатики — путь усеян трупами… в навозе и в крови вывалялись по уши. А что до веры, то вам поверят живодеры сходного калибра. Посмотрите друга на друга, собрались, шерочка с машерочкой… руки по локоть в крови. — Он выверено отметил глазами каждого, кто находился в кухне, споткнувшись на необъятном Мотином заду, с которого свисали тесемки замызганного, найденного изобретательной прислугой не пойми где фартука. — С вами-то понятно… так, наверное, и кухарку нашли классово близкую. — Он несимметрично усмехнулся. — Что, Мотя, расскажи — людей убивала? Не может быть, чтобы в наше людоедское время настырному ухажеру лопатой не засветила?

— Это уже зря… — поморщился Константин, а рогатая Мотя, с торчащими надо лбом концами от узла, которым был завязан платок, выволокла из-под рукомойника ведро с помоями, села и улыбнулась сверкающей улыбкой.

— Был грех, — сказала она со вздохом. — Ребенка убила… мальчик родился. Куда мне с ним? Я его нарочно — где мелко было, водичка теплая, чтобы поменьше мучился.

Она еще улыбнулась, подхватила ведро и поволокла его к выходу, покидая безмолвное, но горячее облако ужаса, поразившего даже ночного гостя, который более остальных ожидал чего-либо подобного.

Когда она скрылась, Константин пробормотал:

— Она и нас кого-нибудь ночью… теплой водички нагреет, чтобы не мучились, и головой в ведро… или нож поострее наточит, чтобы не больно.

Соседи были так фатально добиты этим завершающим сцену штрихом, что не произнесли ни слова. Первым очнулся хозяин положения — ночной гость, которого, казалось, озарила идея. Он танцевальной походкой, величаясь, словно кукла на пружинах, прогулялся вдоль буфета и сказал самому себе:

— Пожалуй, имеет смысл… как прививка от черной оспы. Защита среди язвенного города. Олицетворенная бацилла… женщина-выродок…

Четыре пары глаз, согласно выкаченных из орбит, мрачно проводили невозмутимую Мотю в обратный путь к рукомойнику и к стопке полотенец, которые она принялась складывать, натягивая сильными руками ткань, когда ночной гость, вздрогнув, вышел из оцепенения, осклабился с каким-то гнусным, вполне органичным для своего злобного лица выражением и приступил к мощной Мотиной спине. Он зашептал что-то Моте в шею, рассыпался омерзительным смехом и через несколько минут уже без стеснения заталкивал женщину в ее каморку на глазах у скандализованных, но безмолвных жильцов.

Ванюша, которому чудовищный гость уже встал комком поперек горла, задыхаясь, выбежал из чумной квартиры на улицу, где продолжалась обывательская жизнь: гуляли, наслаждаясь теплым днем, городские жители, ворковали голуби, катился по мостовой аккуратный, как игрушка, автомобиль. Ноги сами понесли Ванюшу по безмятежным улицам — вдоль парков, пустырей, мимо яблонь, усыпанных налитыми яблоками, мимо худых и наглых котов, которые шарахались от исступленного Ванюши под лавки и заборы. Он замедлил шаг у горчичного здания с облупленной штукатуркой, и в мозгу эхом отозвался сон, в котором отвратительный гость отчетливо произнес из темноты: конкурент сошел с дистанции… они горячие — пряники-то. Сомнительный сон исчез, и его заместило уверенное воспоминание, как Севастьян выговаривает распутной Моте: тот человек, что тебя спас, в больнице. Повинуясь скорее возможности прервать бессмысленный путь, чем преследуя внятную цель, Ванюша ступил под низкий козырек и дернул дверь, за которой его чуть не вывернул депрессивный запах формалина, спирта и воспаленной плоти. Тоненькая медсестра в накрахмаленном колпаке провела его в палату, где среди пустых коек с завернутыми матрасами в дальнем углу стояло обитаемое ложе с безжизненным телом в марлевом коконе с желтоватым гноем, проступающим через многослойный бинтовой пирог.