Ночной приятель

Потом затопали копыта, и в Ванюшин ограниченный стеной и поленницей обзор вкатилась пегая лошадка, волокущая телегу. По характерному, вытянутому пятну на холке и по необычному уху Ванюша узнал лошадь, на которой его подвозил Севастьян. Узнал он и возницу, хотя с трудом — по косо повязанной пиратской косынке, изпод которой выбивались светлые кудри, — потому что опознать изящный Ликин силуэт в деревенской рубахе и поневе было мудрено. Телега остановилась; лошадь шевельнула хвостом. Минут через пять Ванюша при сумеречном, но уже отчетливом свете разглядел ночного гостя, который выбрался из-за стены, волоча тяжелый мешок. Лишенный золотого нимба, переодетый в брезентовые штаны и в неопрятный пиджак, в кепке, смахивающей на коровью лепешку, он, после серебристого костюма из тонкой шерсти, выглядел таким жалким, что в Ванюше, обиженном в художественных чувствах, снова поднялась страсть уничтожения, и он беззвучно, одними губами зашептал: я тебя убью… убью… я избавлюсь от тебя. Может, не сейчас, с оказией… но непременно. Лика помогла прикрыть мешок соломой, ночной гость запрыгнул на телегу, и лошадь тронулась. На улице, которая просматривалась вся до конца, не было ни души. Ванюша уже поневоле намеревался, когда телега скроется из вида, вылезать из укрытия и возвращаться домой, несолоно хлебавши, но замычали коровы, защелкал пастуший бич, и из переулка вывалилось расхлябанное стадо, которое, поднимая пыль столбом, потянулось за телегой, и Ванюша, получив возможность замаскироваться в этой движущейся, шевелящейся реке, повлекся следом.

Когда закончилась улица, костлявое стадо потекло на луга в пойме — а телега свернула в овраг, по верху которого проходила неприметная тропка, позволявшая через заросли травы наблюдать, что происходит на дне. Кипрей и донник, оплетенные душистым горошком, вымахали так высоко, что Ванюша крался в полный рост, не сгибая колени. Ему отчетливо, даже когда телега заползала под язык рассветного тумана, видны были Лика с ее небрежной косынкой и его ночной гость в уродливом картузе. Сочные стебли отдавали, прикасаясь к одежде, росу, но Ванюша не замечал, что промок. Пахло медом и соломенной прелью. Кое-где на деревьях золотились редкие копейки листьев, пожелтевших до срока. Было начало угасания, когда цветущая роскошь на пике изобилия уже тронута даже не печалью, а неясным предчувствием гибели, и Ванюше отчего-то подумалось, что именно сейчас хорошо умирать, — даже представилось, словно наяву, как карамельное небо, подобно зеркалу, раскалывается от удара на куски, как осыпается и как все, что он видит вокруг, исчезает в небытие.

Он отошел довольно далеко от крайних изб и сам не знал, зачем тащится за искателями сокровищ, словно привязанный. Надо было возвращаться; Ванюша загадал, что доведет телегу до косогора с одиноким сухим деревом. Этот поэтический пейзаж был рядом, когда Ванюша, опустивший глаза на колдобины, мимолетно отвлекся от своего объекта, но потом поднял голову, и его тряхнуло, а ноги подломились: от дерева к телеге спускался Чуня, а за ним бежали еще трое; все накинулись на ночного гостя, вынесли его из телеги и поволокли в кусты. Все произошло очень быстро. Окоченевший от страха Ванюша терялся в догадках, что станут делать Чуня с подручными, и не смекнут ли они обшарить овраг, но не успел ничего сообразить, когда рядом застучали выстрелы, над цветами пополз торжественный флагшток винтовки и из-за спины полезли какие-то люди, в одном из которых он узнал Севастьяна с длинноклювым маузером в руке. Блеснула начищенная пряжка.

— Ванюша, опять вы шляетесь, что вам неймется! — закричал Севастьян с раздражением, хватая соседа за плечо и отшвыривая в сторону. — Идите домой!

Решительные, стремительные, как водопад, фигуры проложили в луговом разнотравье следы, которые потекли вниз, и выстрелы застучали уже на дне оврага. Сам не зная, как, не ведая дороги, Ванюша опомнился на улице у колодца, откуда в рекордный срок, путая цепь, вытянул ведро и вылил воду на бедную, раскаленную, ничего не понимающую голову. Потом постоял, дрожа и едва замечая, как в крайней избе рвется с цепи, заходясь лаем, сытая овчарка. Очнулся и, источая пар, поплелся по улице, по-прежнему ничего не понимая, не раздумывая и только рефлекторно пригибаясь при каждом петушином крике.