Ночной приятель

Дорогой ему встречалась такая же скучная, ординарная публика, но потом его рассеянный взгляд, отключенный от улицы, пока перед внутренними глазами маячила больничная палата, проснулся, рефлекторно зацепившись за что-то, перебросившее в мозгу условный тумблер с умозрительной тоски на действительность. Он увидел, что знакомая ему болотная юбка мелькнула за телегами, везущими песок к проплешинам мостовой, где возились ремонтники с киянками. К фирменному самолюбованию, которое пробудило Ванюшу от сна, добавился любопытствующий азарт; болотная юбка, плеснув подолом, скрылась за углом, и охотник, взяв след, направился за ней. Скоро он, прибавляя шаг, почти на бегу следил издалека за Ликой, которая очень торопилась и была так поглощена чем-то важным, что вряд ли заметила бы случайного знакомого, даже столкнувшись с ним нос к носу. Она, скользя каблучками по неровным булыжникам, примерно усердствовала, опуская глаза долу, и не красовалась собой, а, наоборот, всячески сливалась с улицей, являя чудеса мимикрии; Ванюша понимал это по посконным лицам мужчин, которые проходили мимо девушки без интереса и даже без того масляного блеска в глазах, которым прохожие отмечают девушку определенного сорта. Ванюша почти догнал свою добычу; ему уже ничего не стоило окликнуть ее, но, с одной стороны, было неловко объявлять прилюдно о подобном знакомстве, а с другой, ему было с Ликой все равно по пути — он почти уже пришел к дому и был не прочь проследить, кого из соседей посетит сосредоточенная, напряженная, как струна, Лика. Девушка зашла в его подъезд; Ваня, не веря глазам, остановился, усмехнулся и мысленно перебрал жильцов, гадая, кто из них поддерживает пикантные знакомства. Не выбрал никого и, отбросив пудовую дверь, почти влетел в парадное, где окунулся в могильную тишину. Обескураженный Ванюша прошел мимо тусклой таблички с фамилией доктора, давно умершего от тифа, и поднялся к окну, которое выходило на задний двор. Между висящих на веревке простыней бродила баба с корзиной, и мальчишки кидали свайку в дощатую стену сарая. Ванюша готов был пожать плечами и плюнуть, как вдруг между белых полотнищ снова мелькнула болотная юбка, и Лика — она выскользнула из черного хода, пробежав насквозь через чью-то квартиру, — быстро, на ходу набрасывая косынку, кинулась к дальней калитке. По пути она мельком — скорее машинально — подняла глаза на окна дома, и Ванюша мог поклясться, что бледное личико выразило ужас, когда она его узнала. Эта печать ужаса еще озадачивала Ванюшу, когда девушка пропала так же быстро, как появилась.

Ванюша, обиженный в лучших чувствах, сопя, потоптался на лестнице. Зачем-то приложил ухо к бывшей докторской двери и услышал, как заливисто визжали дети, бегая по прихожей. Анекдот был слишком ничтожен, чтобы занимать им мысли.

Когда он вернулся домой, первым, что бросилось ему в глаза, были две мясистые голые ноги с ямочками под коленями и массивный зад, который ходил по замкнутой траектории, описывая окружность, как маховик, — Мотя мыла пол, одновременно выслушивая нравоучения Константина, подпирающего стенку на манер кривой укосины и вещающего обиженным, дрожащим от возмущения голосом:

— …пойми: надо держать себя в строгости, ты не в притоне, а на работе. Представь, что будет, если рабочие займутся этим у станка — производство пойдет наперекосяк. Пойми, ты не обязана подчиняться капризам. Это не старорежимные порядки, где любой барин был царь и бог и приказывал любую глупость.

Мотя выпрямилась, бросила тряпку в ведро и протяжно, как корова, вздохнула, воспроизводя этим пневматическим звуком смыслы, которые при всем желании не конвертировались в слова. Севастьян, напоминавший жужелицу, стоял в дверях, наблюдал за педагогической процедурой, скалил зубы и ловко разделывал яблоко здоровым тесаком, закидывая в рот ювелирно отрезанные ломти.

— Сейчас все равны, — долдонил Константин скучным голосом. — Даже то, что он известный поэт, не дает никому право…

— Ты, Мотя, не знаешь, — подтвердил Севастьян то ли всерьез, то ли в насмешку, — а эти стихи даже меня пронимают. Признаю. Читаю, и без всякого политпросвета, как по слогам доходит, что люди — братья. Одним воздухом все дышат… и я такой же. Хотя не пью, не дебоширю… на американке не женат.

Мотя крутанула тряпку толстыми руками с такой силой, что в ведро разом хлынул водопад грязной воды. Страшновато было даже смотреть на скрученное исполинской мощью полотно. Круглое, жирное от пота лицо снова вспыхнуло белозубой улыбкой, в которой, как теперь Ванюша разглядел определенно, не было ни доброты, ни тепла.

— Какой поэт — вранье, — сказала она насмешливо. — Не поэт вовсе… поэт зоркий, человека насквозь видит, внутри как снаружи. А этот поверил, что я дитя убила…

В образовавшейся паузе Константин и Севастьян, который замер с тесаком в руке, тревожно переглянулись.

— Ты… не убивала? — в тонком голоске Константина забрезжила радость. Его осчастливило известие, что женщина, с которой он вынужден жить бок о бок, — не убийца.

Мотя швырнула тряпку на пол.