Ночной приятель

— Где он пропадает по ночам, — сказал товарищ Штосс с досадой. — Я хотел спросить… посоветоваться… — Он протяжно вздохнул. — Представляете: мне доложили, что наш-то самородок, баландинский председатель сельсовета… пошел и заказал во Введенской церкви поминальную службу по убиенному рабу божию Степану. Удружил накануне исторической церемонии… а ведь рабочий человек. Что за каша у этих людей в голове!

— Может, он верующий? — предположил Константин.

— Тогда бы все положенные обряды совершил сразу, не ждал шесть лет… нет, эти люди верят в пни и палки. В пни и палки…

Он снова шумно вздохнул, словно тесто опало в квашне.

— Мотя храпит, — продолжал он после паузы. — Как думаете, Константин: она не безнадежна?

— Взвалили на себя обузу, Исайя Алексеевич, — сказал Константин с легким злорадством. — Наш Ванюша-богатырь говорит, что вы святой. Вы и правда… отличаетесь.

Товарищ Штосс взволнованно запыхтел.

— Ерунда, — проговорил он, но липкие нотки его голоса подсказали наушнику, что формальный гнев начальника притворен. — Ваши святые были довольно неприятные и ограниченные люди. С порочными идеями. С ложными целями. С рабским складом личности. Если рассуждать в таких терминах, нам необходима анти-святость. Человек… именно человек должен быть поставлен во главу угла.

— Вы знаете, что она грамотная? — перебил его Константин.

— А вы откуда знаете? — навострил уши товарищ Штосс.

— Перед сном стихи читала, — захихикал Константин. — Я книги оставил на полке, а она потихоньку взяла, и смотрю — лампа горит… сидит, листает. Любительница изящных искусств. А сейчас они на полке лежат — на цыпочках прокралась и отдала как положено.

— Я подберу ей правильную литературу, — сказал товарищ Штосс сухо. — Спокойной ночи.

Стало тихо, и Ваня вернулся на кровать, продолжая трястись мелкой дрожью. Умом он понимал, что после скандальной сцены ночному гостю нет дороги в их дом, но почему-то был, наперекор логике, уверен, что тот вернется, обязательно вернется и обязательно сведет счеты с Ванюшей. Что все эти разговоры про амбар Таганова и про выморочные росляковские ценности — предлог для отвода глаз, чистейшая дымовая завеса. А истинная миссия страшного призрака — поселить в несчастном Ванюше ужас, завладеть его душой, сломать его морально и лишь напоследок нанести завершающий удар — уничтожить физически. Время текло, он ждал, затравленно озирался, и ему чудилось, что дома напротив приходят в движение, что их слепые стекла подаются через улицу, а карнизы и фронтоны разбухают и наливаются зловещим экстрактом, который оживляет мертвечину, чтобы забрать живых и затянуть их в стены, замуровав, зацементировав и залив горла каменным раствором. Что они вот-вот сгрудятся, сведут челюсти и проглотят его, горемыку — или что кусты у дальнего сада взовьются на дыбы, ворвутся табуном в окошко и растопчут без жалости все, что попадется на пути. Несколько раз, интимно щелкнув механизмом, пробили часы. Издевательски выгнутые ножки банкирского шкафа грозили подломиться в любую минуту. Ванюше казалось, что вот-вот что-то мерзкое выползет из черного устья печки, покрытой изразцами с кафельным глянцем; ему резала глаза навязчивая лепнина с избыточным геометрическим узором; его мучило решительно все, что находилось в комнате и жило какой-то собственной потусторонней жизнью.

К рассвету Ванюшу замучили видения, и у него заболело сердце, которое словно стиснула немилосердная рука. Ему хотелось пить; измученный жаждой, он высунул голову в коридор и понял, что боялся не зря: кто-то стоял в дальнем углу, и, хотя Ванюша не видел в темноте, кто это был, — он был уверен, что не ошибся. — Убью… — прошептал он безнадежно. — Убью…

Из мрака выплыло белое привидение.

— Ванюша, — тихо спросил Константин. — Зачем вы разговариваете с зеркалом?

Ванюша сощурил глаза. Начинало светать, и он увидел, что в углу, в большом зеркале, которое Мотя наконец вымыла до блеска, шевелится его собственное отражение.

Он задохнулся. Воздух не проходил в его сведенные судорогой легкие — он оттолкнул Константина, выбежал из квартиры, скатился по лестнице и оказался один на пустой улице, где над крышами в одуванчиковых перьях розовел паточный рассвет. Его исступленная мысль была намертво прикована к фантому, от которого он не мог освободиться собственной волей, — поэтому он, словно заколдованный, побрел к проклятому месту, где был эпицентр беды, его несчастье, его язва, его неутихающая боль, не чающая исцеления. Дом Таганова никто, в отличие от дневной поры, не охранял, и вокруг не происходило ровным счетом ничего. Затаившись за поленницей, Ванюша под птичий пересвист, мятным эхом отдававшийся в голове, тупо смотрел на подклет с окнами, забитыми фанерой, и на черные растопыренные пальцы балок, которые торчали из проломленной крыши. Еще не было видно следов необратимой порчи, но дородный, уютный купеческий амбар уже стряхнул флер человечьего присутствия и сделался жутковатым и опасным.