Ночной приятель

Желтые, глубоко посаженные глаза прокололи встречного знакомца насквозь, как коллекционную бабочку. Ванюша, у которого подламывались ноги, покорно влез на телегу. Он никогда не возражал сухонькому Севастьяну, которого, казалось, легко было хворостиной переломить — особенно такому ражему детине, как он. Возница дернул поводья, и меланхоличная лошадь потянула повозку в гору.

— Хорошо вам, — протянул Севастьян. — Вольный вы человек. А я круглые сутки на посту. Везу субчика из Баландина. — Он кивнул головой на хмурого мужика, который по уши закрылся поднятым воротником куртки. — На торжественное захоронение.

— Имел бы совесть, товарищ, — буркнул мужик. — Самая работа, а ты на безделье дергаешь.

— Несознательный элемент. — Севастьян весело и злобно подмигнул желтым глазом. — А еще председатель сельсовета, про совесть вспоминаешь. Вас бы перестрелять каждого второго. Кто зверски убил Степу Горшкова? Я бы вас не щадил — но советская власть добрая, снисходительная… так вы даже от последнего долга замученному герою отлыниваете… прощения попросить над святой могилой не можете…

— Поклеп, — буркнул мужик. — Говорили же следствию: это Миня Прохоров, а на людей нечего…

Севастьян кивнул.

— Ваш Миня Прохоров — конечно, элемент, — проговорил он глумливым речитативом. — Только Мини-то Прохорова в деревне не было.

— Поклеп, — бесстрастно повторил мужик.

Телега скрипела и покачивалась, немилосердно пытая кружащуюся от бессонницы Ванюшину голову. Комок тошноты вздрагивал у горла.

Сливовая мякоть мокрых облаков сгустилась над окраинной улицей. По сторонам нудно тянулись обрыдлые дома, крыши, светелки, наличники, ворота, покосившиеся заборы. Над призрачными крестами вилась воронья стая — словно кто-то высыпал в небо черный пепел из печного зольника. В лужах, растекавшихся по дорожной глине, отражалась взбитая вата. Ванюшу еще трясло. Инфернальный страх, который он испытал в присутствии ночного гостя, не рассеялся с появлением вполне земного, далекого от потусторонней мистики Севастьяна. Скорее беглец чувствовал, что попал из огня в полымя.

— Как вы замерзли, Ванюша, — констатировал Севастьян без удивления, заметив, что Ванюша теребит в ладони, пытаясь амортизировать мучительную тряску, пук соломы, застилавшей дно телеги.

Ванюша сглотнул. Недовольная лошадь, захрипев от натуги, втащила телегу на обрывистый гребень, откуда тянулись респектабельные городские кварталы. Ездоки проехали школу, где учительствовала Евгения Федотовна, и опасливого Ванюшу, оглянувшегося на угол хорошо знакомой Асиной библиотеки, толкнуло в ум воспоминание о наказе, который дал ему незваный ночной гость. Он спрыгнул с телеги.

— Мне надо… на минуту, — пробормотал он.

Севастьян, состроив собственные умозаключения, усмехнулся в рыжеватые, торчащие стрелками усы.

— Не опоздайте на службу, — предостерег он. — Исайя Алексеевич не похвалит.

Насупленный Ванюша, которому не понравился фривольный тон Севастьяна, кивнул, не оборачиваясь. Он был уверен, что добросовестную Асю, трепетно любившую свои книги, свои книжные стеллажи, свою конторку, свои цветы на окнах, свои потертые и изрезанные столы, на которых впечатлительные читатели иногда писали ей признания, он, скорее всего, застанет в ранний час в обожаемой библиотеке — где нет квартирной хозяйки и где приятно пахнет вымытыми полами, переплетами и свежей стружкой от постоянных ремонтов, улучшений и преобразований, затеваемых Асей без счета. Он оказался прав: розовая, умытая Ася расхаживала вдоль крыльца и наблюдала, как две нерасторопные личности, присланные в подмогу распоряжением вышестоящей организации, крепили на фасад пестрые, антирелигиозного содержания, агитационные плакаты, которые поминутно выскальзывали из ленивых рук и сворачивались в трубочки.

Ася засмеялась, увидев Ванюшу, однако он, хотя бессонница изнурила и обострила все его чувства, все же не разобрал, чему она обрадовалась больше — тому, что он сам, свет ее очей, явился к ней незваный, или тому, что лелеемую ею библиотеку украшают аляповатыми наглядными пособиями.

— Знаешь… — Ася взяла Ванюшу за руку, но не заглянула в его темное лицо, а засмотрелась на листы, где синюшные, пузатые, как насосавшиеся клопы, попы с непропорциональными стаканами на головах корчились при виде стройных осанистых комсомольцев, на которых художники не пожалели красной краски. — Меня тетка в детстве водила в церковь… запах ладана до сих пор не выношу — мутит…

Ее лучистые глаза так сияли, что Ванюша, знавший за своей наивной подругой склонность к романтике и беспочвенным мечтаниям, все же нахмурился.

— Я рада, что он жив, — объяснила она, понизив голос и не называя по имени того, о ком говорила, — в полной уверенности, что Ванюша догадается. — Сознаюсь: когда трудно… не обижайся, только его стихи утешают. Такие простые слова… а сложные в душу не идут, если плохо…