Ночной приятель

Ванюше остро хотелось забыться; он не был ни пьяницей, ни завсегдатаем шалманов, но сейчас почти на крыльях прилетел в злачное заведение, где без предисловий, с трясущимися, как у алкоголика, руками припал к стакану с сизым самогоном, который проглотил, как лекарство, крупными глотками, с усилием проталкивая жидкость цвета голубиного пера в пищевод, и скоро довел себя до состояния, когда страх исчез, чувство омерзения притупилось, и взбудораженные Ванюшины нервы блаженно расслабились. Он опасался, что его сморит пьяный сон, но в его организме произошла странная химическая реакция и наэлектризованному, словно сомнамбула, Ванюше показалось, что он свеж и бодр, как никогда. Он сидел, покачивал головой в такт надрывному гитарному перебору и разглядывал хмельную публику исподволь, потому что местные завсегдатаи избыточного и просто несомненного интереса к себе, как правило, не жаловали. В дальнем углу, у медного, в затертых медалях самовара резвились картежники, среди которых председательствовал знаменитый бандит Чуня, чье имя повторялось среди городских обывателей с придыханием ужаса. Чунина свекольная рожа с широким носом и маслянистыми губами изрядно набрякла от спиртного марафона, но зоркие глазки шарили по столу, по картам и по сведенным гримасами лицам компаньонов вполне хитро и осмысленно. Приходили и уходили подозрительные люди — то косматые мужики, которые прятали взгляды и изучали носки своих нагуталиненных сапог, лишь изредка косясь на окружающих с утробной злобой, как затравленные звери. То две чахоточных личности с недобрыми, непрозрачными, русалочьими глазами. То невнятные люди городского вида в такой же невнятной одежде, какую при самом горячем желании нельзя было неопровержимо опознать, например, при свидетелях в Константиновой конторе. Ванюша никого среди этой разномастной публики не видел раньше; он сидел, расслабляясь в теплой, как ванная, водочной нирване, как вдруг что-то толкнуло его изнутри, и он подобрался, разглядев за дальним столиком, где сидели трое нездешних, как он сам определил, мужчин, золотую шевелюру, тускло переливавшуюся в лучах фонаря, который заглядывал в низкое окно. На Ванюшу напал прилив неудержимой, вдохновенной злобы и одновременно бессилия перед бедой, навалившейся на него из давнего ниоткуда: из иллюзорной жизни, которую он мнил порождением дурной фантазии, — в то самое время, когда он наконец уверенно встал на ноги и его сиюминутное существование могло казаться пресным, но все же довольно благополучным и, во всяком случае, безопасным. Он не отводил глаз от золотой головы, полыхающей, как факел, среди варварского и дикого людского месива. Он ничего не замечал; вокруг вставали, садились, хохотали, звенели посудой, но Ванюша своей усталой, потерявшей чувство реальности головой не осознавал, что происходит — он думал только, что его лютый враг, мешающий спокойно жить, находится рядом, и что врага надо убить, изничтожить, стереть в порошок… Не понимая, что делает, он как во сне, расталкивая безобразную публику, приблизился со спины к золотоволосому, вцепился в его шею и конвульсивно скрючил пальцы, пытаясь задушить врага, хотя не имел к смертоубийству ни хватки, ни навыка. Вокруг с грохотом, опрокидывая стулья и лавки, повскакали и загалдели взбаламученные пропойцы, истошный визг опалил Ванюшины уши, кто-то толкнул агрессора в плечо — тот отшатнулся, золотоволосый ловко выскользнул, и Ванюша, оторопело глядя в искаженное лицо врага, на которого покушался, обнаружил, что перед ним — молодая, размалеванная, словно кукла, женщина: испуганная, с недужными глазами, с кровавой помадой, размазанной вокруг пухлого, распяленного страхом рта. Вырвавшись из Ванюшиных рук, ослабленных водкой, она стремглав кинулась в угол, шмыгнула за чью-то спину, а пораженный Ванюша, замерший, как в параличе, боковым зрением увидел, как спокойно Чуня кладет на стол карты, как медленно встает и расправляет плечи, как изучает нарушителя спокойствия ледяными глазками-горошинами, и обреченно понял, что приближается неминучая смерть. Чуня гипнотизировал жертву, как удав кролика, но Ванюша и без магнетических уловок не трогался с места — он ждал своей участи, когда вдруг какой-то человек выскочил перед бандитом, как черт из табакерки; Ванюша, уже уставший удивляться, узнал Севастьяна и только вяло задумался, как это он не заметил строгую Севастьянову кожанку среди гражданских тряпок кабацких завсегдатаев.

— Стоять!

После короткой и негромкой команды все замерли, что-то металлически звякнуло, а Ванюша, который едва осмысливал, что творится вокруг него, почувствовал, как сосед схватил его за воротник, поволок к выходу и силком вышвырнул на улицу.

— Ванюша, какого черта! — рявкнул вслед Севастьян. — Что вы шляетесь второй день… идите домой от греха.