Ночной приятель

Ей показалось, что помощники перекосили один угол, и она отвлеклась, а Ванюша один поднялся в библиотеку. Он знал, где лежат нужные ему книги, и знал, что просить их у Аси бесполезно, так как она изуверски щепетильно относилась к скромным служебным обязанностям и нарушать записную очередь, которую тщательно вела на каждый более или менее востребованный том, не стала бы даже ради него. Ванюша поступил проще — он сунул несколько брошюрок под рубаху, потом вернулся к Асе, проконтролировал вместе с ней очередной раунд просветительской работы, послонялся у крыльца, а потом, исполнив минимальный дружеский ритуал, распрощался с девушкой и пошагал на службу.

Его работа в орготделе была несложной, но ответственной, и Ванюша, зная, что для него стандартные производственные требования умножались на крайнюю, граничащую с патологией, капризную мнительность товарища Штосса, старался не выходить за рамки приличия и не раздражать начальника. Сейчас он, небритый и растрепанный, все-таки явился к сроку, без опоздания — сел на место, приготовил перо с чернильницей и развернул учетную книгу, куда записывал посетителей аккуратным, противоестественно красивым почерком. Этим же почерком он строчил для товарища Штосса распоряжения и приказы, которые тот внимательно проверял, прежде чем они переходили к машинистке Любе.

Рабочий день всегда начинался одинаково — товарищ Штосс мельком здоровался с Ванюшей, хотя обычно они перед службой пересекались на общей кухне. Потом подолгу располагался за столом, расправляя и устраивая тучное тело внутри невидимой формы, которую ему предстояло занимать в следующие часы. Сейчас произошел обычный обряд, и товарищ Штосс, укоренившись в фундаментальном кресле, придвинул бумаги, а кровельки его коротких бровей над очковыми линзами зашевелились, изображая мысленную натугу. Его бугристое лицо с жировиками и венозной патиной было непроницаемо и умалчивало о любопытстве, которое товарищ Штосс наверняка испытывал, обнаружив с утра, что Ванюши нет дома, и наблюдая сейчас его довольно потрепанный вид.

Коснувшись пером разлинованной страницы, Ванюша обнаружил, что его руки даже не дрожат, а ходят ходуном. Внутри черепной коробки с уханьем перекатывалось чугунное ядро; глаза слипались. Мобилизоваться и кое-как взять себя в руки оказалось непомерно трудно — мозг, не получивший за ночь ни минуты сна, норовил выключить сознание каким-то своим рубильником, к которому несчастный Ванюша не имел доступа; неумолимый морок навалился на страдальца, как хищник: плющил, сминал, давил, путал мысли. Дела, как нарочно, попадались одно скучнее другого — так, что даже зацепиться праздным интересом было не за что. Лишь когда в кабинет вкатилась деревенская тетка, Ванюшу пробудили от полусна не внешность, не голос, а скорее запахи, которые просительница принесла в складках холщевой юбки и ситцевого, с бахромой платка, заляпанного сажей: почуяв знакомую по вчерашнему вечеру гаревую вонь, Ванюша бессознательно испугался, что его черный день получил загадочное продолжение. Настороженно он вывел в учетной книге имя, названное посетительницей, — "Матрена Иванова" — и оглядел коренастую и грудастую женщину, которая плюхнулась на стул и выставила вперед толстые, как тумбы, ноги. Бесформенная, как скифский идол, фигура. Круглое, словно блин, лицо. Глаза-щелки над высокими скулами. Распавшийся пучок блекло-русых волос. Что-то было знакомое в этой несуразной женщине, но это было такое далекое, мимолетное пересечение, что Ванюша не нащупал в памяти нужный момент и ничего конкретного, связанного с этой женщиной, не вспомнил.

— В тюрьму пришла садиться, — с неприятным, нарочито простонародным распевом объявила женщина, обмахиваясь краем платка. — Одна тюрьма сгорела — давайте другую тогда: сажайте и кормите. Или документ верните. Весь день брожу — документа нет, никто ничего не знает, Иван кивает на Петра, а Петр на Ивана.

Пока невозмутимый товарищ Штосс поправлял очки, хмурился и брезгливо поджимал ротик, Ванюшу осенила догадка, вытащив из памяти отчетливую картину: толпа перед дымным, в морковном пламени, амбаром, огненная дорожка на пиджаке и в волосах доброхота, катающегося по земле от боли, и спасенная им чумазая женщина. Погорелица, которую бросил на произвол судьбы конвой и которой все-таки посчастливилось вырваться из горящей западни — дома Таганова.

Товарищ Штосс тихим голосом задал несколько вопросов.

— За что вас арестовали? — осведомился он.

Его бегемотоподобная, монументальная внешность, завидев которую большинство посетителей робели и ерзали на шатком венском стуле, нисколько не смутила Матрену Иванову. Ванюша даже вздрогнул, когда на круглом лице полыхнули глаза — словно невидимый огонь зажегся внутри, — рот растянулся в белоснежной улыбке, и сама она преобразилась так, что Ванюша чуть не ахнул: да она же красавица каких поискать.