Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Таким образом, под напором показаний трех лиц, которые согласно утверждали о принятых в Славянское общество Киселевиче и Ярошевиче, Иванов был вынужден в значительной степени согласиться с показаниями о содержании написанной им записки: в ней действительно говорилось о возможности привлечения к мятежу ротных командиров Троицкого полка. Если раньше Иванов полностью отрицал упоминание в своей записке причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу и содержавшееся в ней предложение вовлечь их в мятеж, заявляя, что все это могла содержать другая записка (от Киреева), то теперь он признавал, что его собственная записка не являлась простой просьбой «засвидетельствовать» свою дружбу знакомым офицерам. Если раньше он настаивал на простом «знакомстве» с Киселевичем и Ярошевичем, то теперь утверждал, что указывал другим членам тайного общества на этих офицеров как на способных содействовать членам общества и принять участие в выступлении. Но тем самым он косвенно признавал факт причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу: возможность привлечения офицеров к восстанию не могла проистекать из обыкновенного «знакомства» с Ивановым. Почему Иванов считал их готовыми поддержать заговорщиков, почему просил товарищей-заговорщиков обратиться к ним за содействием? Уверенность в том, что офицеры Троицкого полка поддержат выступление членов тайного общества, могла опираться на известный Иванову «образ мыслей» Киселевича и Ярошевича. В свою очередь офицеры должны были получить от Иванова хотя бы первоначальные сведения о тайном обществе, его цели, конкретных намерениях. В обоих случаях следует предполагать наличие определенных контактов между Ивановым и офицерами Троицкого полка, способствовавших выяснению их «образа мыслей», получению ими сведений о тайном обществе. Таким образом, Иванов, формально отрицая факт принятия им в тайное общество Киселевича и Ярошевича, признавал возможность их вовлечения в восстание и обнаруживал тем самым свою причастность к установлению связей этих офицеров со Славянским обществом. В этом случае доверие к полному отрицанию членства Киселевича и Ярошевича в тайном обществе, которое содержат показания Иванова, существенно снижается. Между тем, показания Иванова сыграли главную роль в официальном признании Киселевича и Ярошевича неприкосновенными к делу.

В итоговой справке «Алфавита» Боровкова из всех показаний, обвиняющих Киселевича и Ярошевича, сохранилось лишь упоминание о свидетельстве Громнитского («один Громницкий показал, что Киселевич принят Ивановым в октябре или ноябре 1825 года»). Вместе с тем утверждалось, что другие спрошенные участники Славянского общества «и не слыхали», что эти офицеры принадлежат к обществу. Тем самым полностью игнорировались показания Лисовского, Тютчева, Спиридова, Борисова. Тому факту, что Иванов, на которого как на лицо, принявшее Киселевича и Ярошевича, показывал Громнитский, отверг его свидетельство, придавалось решающее значение[689]

.

Окончательный вердикт следствия относительно предполагаемого участия этих офицеров в Славянском обществе отразился в документах следственных дел основных свидетелей этого эпизода. Например, в итоговой записке о Тютчеве говорилось, что письмо Иванова содержало лишь обращение к «знакомым» автора записки – Киселевичу и Ярошевичу. Однако предмет записки нельзя не принять во внимание: Иванов приглашал их принять участие в возмущении и следовать вместе с другими полками, которые должны были поднять члены тайного общества.

Несмотря на то что на следствии обвиняющие показания против Киселевича и Ярошевича были сочтены недостаточными для обвинения, руководящие участники Славянского общества были хорошо осведомлены о попытке привлечения ротных командиров Троицкого полка к мятежу, о чем наглядно свидетельствует упоминание о приглашении их «участвовать в восстании» в записках И. И. Горбачевского[690].