Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Согласно принятой на следствии градации наказаний, наиболее серьезно преследовались виды «виновности», относящиеся к «первым двум пунктам»: различные преступления, связанные с умыслом покушения на императора и антиправительственного выступления. Как уже отмечалось, знание политической (по терминологии следствия «сокровенной») цели позволяло следствию считать обвиняемого виновным по «второму» пункту («бунт» с целью изменения государственного строя).

Наименее виновными, как говорилось в предыдущем разделе, с точки зрения следствия, являлись «рядовые» члены Союза благоденствия, которые фактически не преследовались. Это в полной мере относится и к случаям снятого обвинения. Наименьшие «шансы» получить наказание имели И. П. Липранди, В.-А. Фурнье, братья Исленьевы, подозревавшиеся только в участии в Союзе благоденствия. В том же положении находился Баранов, расследование о котором проводилось заочно. Подозрения в отношении Н. П. Крюкова исходили из фактов его связи с членами Северного общества, были получены также свидетельства о его членстве в Союзе благоденствия. Самый «негативный» сценарий в отношении лиц этой группы, как можно полагать, заключался в причислении к группе привлеченных к следствию бывших членов Союза благоденствия (И. Г. Бурцов и др.), часть которых была наказана без суда за «недонесение» о существовании тайного общества.

Подозревавшиеся в принадлежности к «злоумышленным» обществам, созданным после 1821 г., преследовались почти без исключения, с преданием суду или без суда. Доказанное членство с полным знанием цели в Северном и Южном обществах влекло за собой выдвижение обвинения «полного знание умысла» по «второму пункту» – «бунт» с целью изменения государственного устройства. Те, кому была открыта «политическая цель» общества после 1821 г., сразу оказывались под прицелом обвинения в «умысле» «бунта», что влекло за собой или предание суду, или административное наказание. Подозревавшиеся в этом лица, как правило, отрицали такого рода обвинительные показания.

Если же было установлено, что будучи членом тайного общества, человек не знал его политической цели в полном объеме, то речь шла о «неполном знании умысла». В случае А. М. Голицына уличающие показания говорили только о том, что ему была открыта цель – «распространение просвещения и усовершенствование самого себя». Вероятно, такого рода «виновность» могла повлечь за собой административное наказание. Такого же рода исход следствия был возможен, при подтверждении обвинительных показаний, в отношении В. П. Зубкова, против которого фактически выдвигалось обвинение в «неполном знании» умысла «бунта» (намерений изменения государственных порядков). Характерно, что находившегося в сходной ситуации Б. К. Данзаса при решении его участи император велел наказать месяцем административного ареста за «недонесение» о существовании тайного общества, ставшего ему известным. Зубкова фактически спасла более последовательная и настойчивая линия защиты, направленная на отрицание любой степени осведомленности о тайном обществе. При этом против него имелось более опасное показание в принадлежности к Северному обществу.

И. Ф. Львов, согласно выдвинутым обвинениям, был посвящен в план 14 декабря, что квалифицировалось как «знание о предстоящем мятеже без действия без полного сведения о сокровенной цели» (по роду виновности «мятеж»). Но, помимо этого, имелись подозрения в том, что он принадлежал к тайному обществу и знал его политическую цель («полное знание умысла» по роду виновности «бунт»). Это ясно наблюдаемый пример совмещения двух родов вины, что в других случаях влекло за собой предание суду (в пространстве от VIII до X разряда). В отношении младшего брата, В. Ф. Львова, могло быть заявлено первое из этих обвинений.