Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Показание Рылеева, несмотря на отрицание им формальной принадлежности Грибоедова к тайному обществу, содержит свидетельство о незавершенном («несовершенном») приеме. Из него явствовало, что Грибоедов знал о существовании тайного общества, что началась процедура его приема. Это показание, конечно, является важнейшим для решения вопроса о принадлежности Грибоедова к декабристскому союзу. В первом своем свидетельстве о Грибоедове Рылеев допустил явное противоречие, отмеченное Нечкиной. С одной стороны, он утверждает, что сам не принимал Грибоедова вследствие его неверия в возможность преобразования России, с другой – сообщает о возможности приема Грибоедова кем-то другим – Одоевским или членами Южного общества. Следовательно, признавая возможность его приема, он подтверждал наличие у Грибоедова таких взглядов, которые позволяли его считать потенциальным товарищем по тайному обществу. Как справедливо отмечала Нечкина, столь противоречивое показание свидетельствует о желании Рылеева «устранить себя как свидетеля по данному вопросу»[376].

В показаниях Рылеева нет отрицания факта разговоров о Грибоедове, состоявшихся между ним, Оболенским и Трубецким. Между тем, согласно уставным требованиям Северного общества, прием нового члена не мог состояться без согласия или уведомления руководящих членов-распорядителей. Передавая уставные требования тайного общества, А. А. Бестужев писал: «…для приема, заметив человека, член передает его имя принявшему [его], тот – выше, и, наконец, в Думе решают, стоит или нет такой-то приема – и тогда решение идет вниз… По настоящему должно бы спрашивать всех членов Думы – но решали это обыкновенно распорядители затем, что Дума редко сходилась»[377].

Таковы показания, собранные следствием о приеме Грибоедова в Северное общество[378]

; теперь нужно обратиться к показаниям самого Грибоедова. Особым вопросом исследования М. В. Нечкиной стала позиция, занятая Грибоедовым на следствии. Наблюдения автора над «линией поведения» Грибоедова имеют большое методологическое значение, поскольку служат решению проблемы тактики защиты подследственных на данном процессе. По мнению историка, показания Грибоедова отличаются решительным и последовательным отрицанием любой степени членства или причастности к деятельности тайного общества, а также осведомленности о политических планах заговорщиков, с одновременной демонстрацией «полной и смелой» откровенности и искренности; «общий тон ответов» отличается категоричностью, показания не содержат «сомнений и колебаний»[379].

Нечкина специально отмечает то обстоятельство, что первые показания Грибоедова, записанные Левашевым, «продуманны, – он сам пошел навстречу опасности, назвал имена знакомых декабристов, отметив литературный характер связи с ними, но сразу признался и в политических разговорах, подчеркнуто полагая, что в этом нет ничего особенного»[380]. Налицо весь арсенал средств, направленных на «снижение» значения обвиняющих свидетельств: признание связей с арестованными в качестве доказательства искренности, интерпретация отношений с ними как «литературных», упор на заурядность факта политических разговоров. Автор права в общей оценке содержания сделанных Грибоедовым показаний на первом допросе, но не точна в обстоятельствах и самой методике допроса: Грибоедова спрашивали о знакомстве с заговорщиками, о характере связей с ними, а Левашев записывал итог сделанных показаний.

Сопоставляя показания Грибоедова с имеющимися свидетельствами других источников, Нечкина пришла к обоснованному выводу: он «дал на следствии ряд заведомо ложных показаний, и дал их совершенно сознательно», его показания содержат прямые умолчания. Она привела некоторые наиболее яркие примеры таких показаний[381]

.

Важны и другие обстоятельства, формировавшие линию защиты Грибоедова и других подследственных, находившихся в Главном штабе и в других местах ареста, не являющихся одиночным заключением[382]. Имеется целый ряд свидетельств о том, что непосредственно перед арестом или в условиях коллективного заключения подследственные договаривались о своей линии защиты. Так, арестованные флотские офицеры (В. А. Дивов и др.) согласовали свои показания, будучи уже под арестом. Об этом узнали следователи, и офицеров рассадили по одиночным камерам Петропавловской крепости[383].