Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

В вопросных пунктах от 24 февраля Комитет потребовал от Грибоедова ответа на прямой принципиальный вопрос: сообщали ли ему сведения о тайном обществе Рылеев и Бестужев? Вопрос предваряли слова о том, что Комитету уже известно об открытии Грибоедову этими лицами существования тайного общества. Грибоедов не решился прямо отрицать этот факт; он только категорически утверждал: «Рылеев и Бестужев никогда мне о тайных политических замыслах ничего не открывали»[401]. Таким образом, в этом случае Грибоедов не счел для себя возможным отрицать предъявленные ему сведения о том, что ему стало известно о существовании тайного общества, он лишь отвергал осведомленность о планах заговора и переворота. Отметим, что следствие не стало обращать внимание на это признание.

Таким образом, проверка фактической стороны показаний Грибоедова вскрывает ряд ложных свидетельств. Нечкина пришла к выводу: «сопоставление грибоедовских показаний с данными других источников опровергает утверждения Грибоедова», они «рушатся под напором многих и разнообразных по характеру свидетельств»[402]. Как следует из рассмотрения этих данных и анализа следственных показаний, Грибоедов в своих показаниях сознательно говорил неправду, утаивая некоторые факты и обстоятельства, служащие его обвинению. Он дал заведомо ложные показания, которые внешне имели убедительный вид.

Избранная Грибоедовым тактика защиты оказалась эффективной. Но чем больше затягивалось решение участи арестованного, особенно на фоне освобождения ряда соузников в течение марта-апреля 1826 г., тем больше у него должны были нарастать сомнения в правильности избранной линии защиты. И действительно, свидетельства о такого рода сомнениях в распоряжении исследователя имеются. Среди записок, написанных из-под ареста и адресованных близкому другу Булгарину, есть и такие, что содержат прямое отражение колебаний Грибоедова в мыслях о своей дальнейшей судьбе. Арестованный не был уверен в том, что его отрицания достигают цели, что они убеждают следствие, и ему «верят». Так, в записке, датированной 19 марта, Грибоедов писал: «В случае, что меня отправят куда-нибудь подалее, я чрез подателя этой же записки передам тебе мой адамантовый крест…», а спустя почти месяц, в течение которого его участь не переменилась, он представлял этот «случай» уже в более определенном виде: «Кажется, что мне воли еще долго не видать, и вероятно, буду отправлен с фельдъегерем…»[403]

. Таким образом, несмотря на твердость и последовательность позиции, занятой Грибоедовым в его письменных и, очевидно, устных показаниях на следствии, немногие сохранившиеся источники удостоверяют появление у него сомнений в положительном исходе рассмотрения его дела.

Очевидно, Грибоедов понимал, что уличающие показания имеют такой характер, что категоричное отрицание не может их опровергнуть в существенных моментах. Понимал он и то, что могут найтись новые улики и «всплыть» новые отягчающие его положение обстоятельства. Кроме того, он не был уверен в том, что расследование завершено; он мог ожидать очных ставок с основными обвинителями, в силу явных противоречий, возникших между их показаниями и его утверждениями. Какого же решения своей участи он ожидал? Из приведенных слов ясно, что это могла быть ссылка в отдаленные губернии, возможно – ссылка в заключение или на поселение, куда отправляли со специальным фельдъегерем, а также длительное заключение («…мне воли еще долго не видать…»), – все эти варианты решения судьбы, конечно, связывались Грибоедовым с возможным признанием его виновности следствием. Причиной этого признания могло послужить лишь одно обстоятельство: следствие не придало значения его отрицанию улик, а затем, квалифицировав его как «запирательство», продолжило расследование, проведя очные ставки с обвинителями и, наконец, включило улики в состав обвинения перед судом. Очень важно отметить, что в этих конфиденциальных записках, предназначенных только лишь для сведения близкого друга и помощника, с которым подследственный был откровенен, Грибоедов допускал развитие событий по этому сценарию. Главной причиной этого опасения было затянувшееся заключение, – несмотря на все оправдания, представленные Грибоедовым.

Историки лишь приблизились к изучению проблемы защитной тактики декабристов на следствии. В. А. Федоров выделяет три основных варианта поведения основной группы обвиняемых на следствии:

1) «упорство до конца» (свойственное, однако, лишь единицам);

2) откровенность с первых допросов и раскрытие ценной для следствия информации; 3) укрытие по возможности опасных замыслов, своей роли в тайном обществе и заговоре[404].