Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

К числу отчетливо различимых конкретных приемов самозащиты подследственных нужно отнести «частичное признание» предъявленной обвиняющей информации. Подследственный готов согласиться с частью обвинения, отвергнув остальную часть (наиболее уличающую подследственного). Задача этого приема – вызвать доверие к показаниям, продемонстрировав свою искренность и полную «откровенность», и тем самым снять подозрения следователей в сокрытии фактов. При этом за автором показания оставалась инициатива в интерпретации опасных данных, которые могли служить к его обвинению. Признавая часть обвиняющей информации (как правило, наименее опасную), подследственный старался представить факт «вольных разговоров», знакомства с руководителями мятежа или заговора и т. п. с выгодной для себя стороны, в таком свете, чтобы они не могли служить к обвинению в государственном преступлении.

Грибоедов применил этот прием сразу же при первом допросе, записанном Левашевым. Он признал факт своего знакомства с Рылеевым и Бестужевым, сообщил о том, что его встречи с ними не ограничивались литературными беседами: он слышал и сам участвовал в разговорах, которые содержали «смелые суждения насчет правительства», – но это не не находится под запретом – утверждал Грибоедов. «Откровенным признанием вольных разговоров о правительстве Грибоедов как бы парировал улику, которая была основана лишь на изложении его мнения» вольнодумца, – справедливо подчеркивала М. В. Нечкина[396].

Иными словами, подследственный ставил возможный уличающий материал (вольные разговоры о правительстве с руководителями заговора) в контекст, благоприятный для себя. В то же время он категорически отрицал какую-либо степень своей осведомленности о существовании тайного общества, тем более – о его целях и намерениях, политических замыслах лидеров тайного общества. По наблюдениям историка, показания Грибоедова отличает тон полной и смелой откровенности; в них отсутствуют выражения, передающие колебания или сомнения. Они демонстрировали, что ничего не скрывается, что их автор не запирается, а говорит «так, как все и было». Они не содержат обещаний откровенных показаний, свойственных скрывающим. Характер данных Грибоедовым показаний, как отмечала М. В. Нечкина, не позволял сомневаться в его искренности и откровенности[397]

. Историком констатировалась последовательность линии защиты Грибоедова, которая сыграла большую роль в оправдательном решении следствия: «Обрисованный образ выдержан Грибоедовым непоколебимо»[398].

Наконец, при всем том, в показаниях Грибоедова многое замалчивается, его ответы не охватывают опасные места вопросов. В ряде случаев он ничего не отвечает по существу вопроса (своеобразное игнорирование вопроса о том, что было ему известно о тайном обществе, о его составе, цели, средствах и намерениях), отвечает суммарно на ряд вопросов следствия.

М. В. Нечкина обнаружила прямые подтасовки фактов, которые содержатся в показаниях Грибоедова, она привела примеры заведомо ложных показаний. Главный и наиболее вопиющий факт: в ответ на показание Е. П. Оболенского о времени приема в тайное общество Грибоедова («дня за три» до отъезда его из Петербурга), последний отвечал, что речь идет о приеме не в тайное политическое, а в литературное общество. Другими словами, Грибоедов категорически утверждал, что он вступил в Вольное общество любителей российской словесности за три дня до своего отъезда, в мае 1825 г. Документы архива Вольного общества недвусмысленно свидетельствуют о том, что Грибоедов был предложен в действительные члены 8 декабря 1824 г., а принят 15 декабря 1824 г., то есть более чем за полгода до отъезда из Петербурга[399]

. Оболенский, конечно, не мог перепутать в своих показаниях тайное общество и разрешенное литературное общество. Грибоедов, давая эти показания, не мог забыть недавних и памятных для него событий; он не ошибался, а сознательно вводил в заблуждение Комитет. Надежда на то, что показания не будут проверяться, оправдалась.

Есть и другие примеры показаний, которые не выдерживают проверки сведениями других источников. Так, Грибоедов сообщил, что «почти не знал» С. П. Трубецкого, сделавшего на него одно из главных обвиняющих показаний. В действительности сохранившаяся переписка Грибоедова с полной очевидностью доказывает противоположное: из письма Грибоедова Я. Н. Толстому и Н. В. Всеволожскому от 27 января 1819 г. явствует, что с Трубецким, другом его корреспондентов, входившим в кружок литераторов «Зеленая лампа», его связывали весьма тесные дружеские отношения («Трубецкого целую от души»). Из письма Грибоедова к С. Н. Бегичеву от 10 июня 1824 г. явствует, что и в это время его связи с Трубецким не прекращались (с Трубецким он обещает доставить свое письмо к другу)[400]. Письма эти с полной очевидностью доказывают близкое знакомство Трубецкого и Грибоедова. Наконец, в июне 1825 г. в Киеве Грибоедов, согласно его показаниям на следствии, встречался с Бестужевым-Рюминым именно на квартире Трубецкого.