Новый Мир ( № 10 2000)

Сегодня письмо “О чтении Пушкина” представляется мне неумышленной репетицией нынешнего постскриптума “О религиозной филологии”. А тогда оно меня сильно огорчило и поразило — и по существу, и неожиданным в то время тоном харизматической превосходительности. Вообще говоря, чего не бывает в споре, но тут я столкнулся с чем-то прямо необычайным: буквально ни одного критического удара в точку, ни одного случая, где мой критик глядел бы прямо в лицо критикуемому тексту или положению, — все как-то свысока, издали, скользя и искоса, отчего и в критике выходило как-то криво8.

Пишу, например, в той статье о стихотворении “Три ключа” (“В степи мирской, печальной и безбрежной...”) так: “последняя строка — о „ключе забвенья” — ужасна...”, — не спорю, сказано слишком эмоционально и может шокировать, но из всего контекста легче легкого, при желании, понять, что тут не “критическая оценка” строки, а ошеломленность холодным приятием смерти. И мой критик вроде понимает, поскольку признает: “Это „ужасно” так непосредственно, искренне вырвалось, что теряешься отвечать на это”, — а дальше, вовсе не теряясь, вменяет мне ни больше ни меньше — “безнервное христианство” (В. Розанов), покушение “осудить” Пушкина “морально, духовно, религиозно”, а еще — “неслышание... дивной гармонии”. Последнее, насколько я постигаю, означает, что поэтическое совершенство и дивная гармония стихов велят мне даже и холодное приятие человеком смерти ощущать как нечто ни в коем случае не “ужасное”, напротив — тоже дивно гармоничное. “Быть может, все в жизни лишь средство / Для ярко-певучих стихов”. Брюсовские строчки вспоминались над “письмом” не раз: слишком часто возникало чувство, что для его автора (в других местах горячо защищающего “закон жизни” от моего, как он писал, “морального пафоса”) достоинства ярко-певучих стихов важнее, чем жизнь. В “Поэте” (“Пока не требует...”) Пушкин, писал я, мучительно переживает свое “двусмысленное” положение (то ли “пророк”, то ли “всех ничтожней”); “Что значит „двусмысленное”, — вопрошал мой критик. — ...Двойственность человека-поэта — недвусмысленная еготема”.

Лирическая

тема!— и никаких переживаний.

Особенно взволновал тогда моего оппонента вопрос об элегии “Под небом голубым страны своей родной...” (она и у меня занимала центральное место) — и здесь больше всего странностей чтения. Напоминаю строки:

Так вот кого любил я пламенной душой

С таким тяжелым напряженьем... —